Но мы забежали вперед.
На юг, к мужу
В 1918 году Александра Михайловна добилась, чтобы Дыбенко выпустили под ее поручительство. Это посоветовал ей Троцкий:
— Возьмите его на поруки. Вам отдадут.
В газетах появилось сообщение, что они с Павлом Ефимовичем вступили в брак, хотя в реальности они так и не зарегистрировали свои отношения.
Через десять с лишним лет, уже будучи полпредом в Норвегии, она вспомнит эти дни: «Мы с Павлом в Лоскутной гостинице. Моя любовь к нему полна тревог за него. Мятежный он, недисциплинированный. Я вечно боюсь, что он натворит что-либо неумное, ненужное… Ночь. Павел поздно вернулся от товарищей, балтийских моряков. Неспокойные они тоже. Еще не поняли, что власть наша, готовы бунтовать.
Стук в дверь. Настойчиво-дробный звук.
Вскакиваю в испуге. Что это? Может, снова за Павлом?
И Павел вскочил, лицо нахмуренное. Вижу, что и у него те же мысли. Сердце мое стучит в висках, во всем теле… Не застегнуть платья.
— Кто там?
Спешу к двери сама. В дверях группа вооруженных матросов, огромные наганы, шапки на затылке… Пришли «отдышаться» к нам…»
Освободившись из заключения, Дыбенко с верными ему матросами уехал из Москвы. Коллонтай, которая гарантировала, что Павел Ефимович будет приходить на допросы, оказалась в дурацком положении.
Ее вызвал разъяренный Ленин:
— Именно вы и Дыбенко должны были служить примером для широкой массы, еще далеко не усвоившей новой советской власти, вы, которые пользуетесь популярностью! Как же вы поступили так необдуманно? Вы же подписку дали за Дыбенко! Как вы могли позволить ему уехать? Ведь это нарушение советских законов! Надо уметь соблюдать дисциплину именно тем, кому рабочие верят.
«Владимира Ильича тревожило: где Дыбенко? Что замышляет? — вспоминала Коллонтай. — При неустойчивом положении Советской власти — всякое неосторожное выступление представляло опасность и большую. Я успокоила Владимира Ильича, что я настою на том, что Дыбенко приедет в Москву.
— Вы уверены?
Я была уверена, потому что я любила Павла и верила ему… Я была опьянена своим чувством к Павлу… Начало 1918 года было самое страшное время всей моей жизни. Конфликт между чувством и моими партийными обязанностями. Ни для кого в мире и ни для чего я не поступалась тем, чем поступилась — партийной дисциплиной ради Павла…
Раз Павел не вернулся всю ночь. Что это была за ночь! Чего-чего не передумала я. Страдала до отказу. Наутро Павел пришел сконфуженный, с виноватой улыбкой. Уверял, что был за городом у товарища, там не было телефона и никаких средств сообщения.
В те дни я еще не знала, что Павел пьет. И, конечно, ту ночь кутил…