Крейг рассказывал мне, как однажды в восьмом классе девчонка, которая ему нравилась, пригласила его к себе, намекнув, что родителей не будет дома. Он долго метался в одиночестве, раздумывая, идти или нет, взбудораженный самой возможностью, но знающий, что все это – подло и непорядочно, а значит, родители никогда с этим не смирятся. Однако маме он сообщил предварительную полуправду: о якобы предстоящей встрече с девочкой в парке.
Поглощенный виной за еще не совершенное, за мысли об этом, Крейг затем почти сразу признался во всей схеме «одни дома», ожидая или даже надеясь, что мама слетит с катушек и запретит ему идти.
Но мама не запретила. И никогда не стала бы запрещать. Это было не в ее правилах. Мама не стала снимать с него груз ответственности за собственный выбор. Вместо этого она легкомысленно пожала плечами и сказала: «Поступай, как считаешь нужным», возвращаясь к посуде в раковине или, может, к стирке.
Так был сделан еще один маленький толчок в мир. Я уверена, мама не сомневалась в выборе Крейга. Каждый ее шаг, как я сейчас понимаю, обуславливался спокойной уверенностью в том, что она воспитывает взрослых. За свои решения мы отвечали сами. Это была наша жизнь и навсегда ею останется.
Когда мне исполнилось четырнадцать, я считала себя наполовину – или даже на две трети – взрослой. У меня уже начались месячные, о чем я немедленно и с радостью оповестила всех в доме – так уж у нас было принято. Я выросла из тренировочного бюстгальтера и перешла к другому, чуть более женственному, и это тоже приводило меня в восторг. Вместо того чтобы приезжать на ланч домой, я ела с одноклассниками в классе мистера Беннетта. Вместо того чтобы каждое воскресенье отправляться к Саутсайду слушать джазовые пластинки и играть с Рексом, я проезжала на велосипеде мимо его дома, на восток, к бунгало на Оглсби-авеню, где жили сестры Гор.
Сестры Гор были моими лучшими подругами и немножко кумирами. Диана училась в моем классе, а Пэм – на класс старше. Обе были очень красивыми девочками – Диана светлокожей, Пэм потемнее – и обладали какой-то особой хладнокровной грацией, кажется, с рождения. Даже их сестренка Джина, самая младшая, излучала неизменную женственность, как мне казалось, присущую только Горам.
В их доме было мало мужчин. Отец не жил с ними, и о нем почти никогда не заговаривали. Брат, намного старше их, присутствовал всегда где-то на втором плане. Миссис Гор, жизнерадостная привлекательная женщина, работала на полную ставку. У нее был туалетный столик, заставленный флаконами с парфюмом, компактными пудрами и разнообразными кремами в крошечных баночках, что, учитывая скромную практичность моей матери, казалось мне не меньшей экзотикой, чем ювелирные украшения.