Поэтому теперь, когда генерал грозно смотрел на Днёва и спрашивал, знает ли тот, с кем они борются, то точно мог ответить только одно: да, знаю, мы боремся с волками.
— Товарищ генерал, я полностью признаю свою вину, — твердо произнес Днёв. — Позвольте вопрос.
— Спрашивай, — махнул рукой Збруев.
— То, что в сумках были деньги я и так понимаю, — начал подполковник. — Но личность убитого установлена?
— Личность-то? — усмехнулся генерал. — А ты сходи в морг и поговори с ним. Может, они тебе сам расскажет, кто такой, откуда, зачем банки грабит и памятники взрывает! Ты сходи, мать твою! Личность! Какая к черту личность!? Ни документов, ни черта при нем! Личность ему подавай. Все. Иди дальше думать, пока решение коллегии по тебе нет. Постараюсь сделать все возможное. Но ничего, Борис, не обещаю.
Тон генерала потеплел. Днёв понимал, что Збруев, в целом, хороший мужик, который сам ночами трясется и не знает, что ждет его завтра: гнев или милость. А он, подполковник, так его подводит, подставляет своими глупыми поступками. И правда, с пацанами не справился! Да за это расстрелять мало….
* * *
Прошла уже неделя с того момента, как Днёв последний раз разговаривал с генералом, а никаких изменений так и не наступило. Он по прежнему находился под арестом, коротая дни в тесной камере изолятора центральной тюрьмы МНБ. То, что его держали именно здесь означало тот факт, что дело его находится на особом контроле и в любой момент он сам может понадобиться. Например, для допросов.
Но даже на допросы его пока не вызывали. И подполковник дни напролет лежал на узкой железной койке, уставившись в потолок. Или расхаживал по камере взад-вперед, меряя ее шагами и вед счет про себя.
Заставить себя сосредоточиться было довольно сложно, несмотря на то, что никто ему, в общем-то, не мешал думать. Но в том-то и дело, что хотя никто и не мешал, а сами стены камеры словно давили на голову, прессуя и сжимая ее, не позволяя ей работать на полную мощь.
И вот, через неделю, когда Днёв начал уже потихоньку путаться с тем, который теперь час (хотя он и пытался фиксировать время), дверь камеры неожиданно открылась.
— На выход, — монотонно произнес охранник в звании сержанта.
Тон этот Днёву сразу не понравился. Он хорошо понимал, да и просто знал по своей работе в подобных ситуациях, что если к заключенному обращаются таки вот бесцветным голосом, да еще и люди в звании намного более низком, то ничего хорошего это не предвещает. Подполковник медленно поднялся с койки, стараясь как можно скорее выстроить все возможные варианты развития событий. Но вариант в голове крутился только один: это начало того, что они в органах по старинке называли «конвейер».