Социалистический уклад виделся сторонникам советского марксизма в том, что в руки государства перешли заводы, транспорт, связь и банки. Имелись совхозы, предприятия с более близким к промышленности типом организации производства, чем колхозы. Колхозы, будучи формально кооперативами, интегрированными в плановое хозяйство, также попадали в социалистический уклад. Социалистическим уклад провозглашался в силу декларируемого отсутствия в нем эксплуатации человека человеком (наемного труда), погони за прибылью. Государство как управляющий общенародной собственности, вроде бы, не могло быть названо человеком. Однако прибавочный продукт создавался в «социалистическом укладе» по тем же законам, что и в капиталистических странах. Эксплуатация рабочего класса имела место, ибо результаты его труда присваивались государством. Правда, оно сглаживало этот процесс, проводя политику модернизации страны, а также расширяя свою социальную деятельность. Последнее не всегда имело место без давления снизу.
Советской бюрократии было удобно поддерживать веру в социалистический уклад. Она не впадала в разоблачительную тупость, подобно руководству Северной Кореи, объявившему труд на благо родины свободным. Общество в СССР нуждалось во все более качественном описании «социализма», иначе оно потеряло бы в него веру, так как прекрасно знало о росте потребления в «загнивающих капиталистических странах» и собственных неудовлетворенных запросах. Игра с понятиями и аргументами закончилась крахом идеи «развитого социализма». Оппортунизм рабочего класса на постсоветском пространстве оказал сильное моральное воздействие на левых активистов, пытавшихся поднять его на борьбу за сохранение якобы навсегда победившего социалистического уклада.
Последовали трагические события: в 1993 г. российский президент Борис Ельцин расстрелял из танков Совет народных депутатов и отменил демократическую конституцию, фактически устранив парламентскую власть. После, уже в «нулевую эпоху» первых лет правления Владимира Путина, была предпринята попытка активизировать рабочие массы и обновить коммунистические партии, а затем создать левую партию. Дискуссия о создании такой партии происходила в 2005—2007 гг. Материалы ее были опубликованы Институтом нового общества спустя почти 12 лет, но сама кампания успеха не имела>[98]. Добиться создания массовой политической организации, способной представлять интересы рабочего класса в их традиционном левом понимании, не получилось и в других постсоветских странах. Масса трудящихся оставалась безразличной к этим попыткам вне зависимости от их умеренности или радикализма. Она также безразлично отнеслась к ужесточению политической системы, разочаровывая левых активистов и деморализуя их. К 2017 году в России рассыпались или превратились в крайне малочисленные секты почти все структуры. Этому не помешал ни экономический кризис, ни протестная волна 2011—2012 гг. в столице. Только наследница КПСС — КПРФ, Коммунистическая партия Геннадия Зюганова сумела адаптироваться к условиям, эксплуатируя свою «торговую марку» в блоке с региональным средним капиталом. Вся левая критика КПРФ скорее сработала во благо этой партии, успокоив обывателя, опасавшегося серьезной красной партии, но охотно голосующего за системных символических коммунистов. В самой партии в эпоху глобального кризиса прекратили националистические идейные маневры и принялись спокойно эксплуатировать красный образ.