Колташов видит проблемы как в левых, так и в правых трактовках капитализма. О методологических затруднениях первых он говорит сразу и много. Вторые интересуют его меньше в силу аналитического бессилия и бесплодия. Списание крупных кризисов на ошибки регуляторов и «лебедей» автора не устраивает.
Поистине нелепо в наше время выглядят либеральные экономисты, договорившиеся до того, что экономика есть почти одна математика. Здесь отрицается уже не какая-то часть аналитического наследия, а весь философский инструментарий. Стоит ли удивляться неожиданности прихода кризиса 2008 г.? Стоит ли удивляться чиновникам от экономики, только и говорившим невпопад в момент нового обострения кризиса (2014—2016): все закончилось, нащупано новое дно? Между тем, как показывает автор книги, кризисы вполне возможно предсказывать, они могут и должны быть понятными. Они даже имеют иерархию в истории. Есть великие кризисы, есть большие и средние. Последние изучены более всего, но этого недостаточно, чтобы понимать процесс. Как недостаточно и теории циклов Николая Кондратьева, которой так часто злоупотребляют. Но дьявол заключен не только в разных функциях кризисов, он в их подвижной взаимосвязи и вызываемых всем этим общественных сдвигах. Стремление видеть все это как динамический процесс, не чуждый классовых противоречий и борьбы, сразу выдает марксистский исследовательский подход автора, который дополнен оригинальным инструментарием. Говоря о методе макроскопирования лишь во второй части книги, Колташов де-факто применяет его и в первой части, хотя там это делается не столь явно.
Процесс экономического развития берется в данной книге как целое. Поэтому вопрос о кризисах быстро превращается в вопрос о механизмах общественного прогресса, где есть место эволюции и революциям. А чередующиеся большие кризисы и есть один из видов таких социальных революций, возникающих в силу необходимости.
Широко известна фраза Карла Маркса о насилии: «Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым»>[1]. Марксистскими школами это высказывание понималось как оправдание революционного, пуще партийного насилия и террора их критики соглашались с этим и морально негодовали. При этом последних нисколько не смущало, что в этом случае ни о каком марксистском «экономизме» (экономическом редукционизме), в котором они любили обвинять марксизм, речь идти уже не может. Какие уж тут «железные» экономические законы, если признается, что надстройка в виде партийных активистов запросто способна изнасиловать экономический базис?