Дормов посмотрел из окна на плавные линии арочной крыши. От облика Льежского вокзала захватывало дух. Увидев его в первый раз, Валерий подумал, что перед ним гигантская белая волна, которая каким-то чудом застыла на месте, волна с желобками. Она целиком состояла из стали, стекла и белого бетона, не имела ни фасада, ни портала – сплошной шатер крыши. Желобки оказались белыми бетонными балками. Когда светило солнце, они отбрасывали геометрические узорчатые тени.
По словам услужливого охранника, таков был фирменный стиль архитектора – Сантьяго Калатравы Вальса. Конструкция привела Валерия в восхищение, он был бы не прочь встретиться с человеком, чей разум был способен породить такую штуку. В то же время вокзал выглядел совершенно чудно – как инопланетный объект. Ан нет – вокзал находился там, где ему и положено быть. Это Валерий не находил себе места.
Он списывал тревогу на тоску по родине. Постепенно перемещаясь с Запада на Восток, Дормов начал ощущать, насколько истосковался по дому за тридцать с лишним лет; чем ближе он приближался к лону матушки-России, тем больше у него щемило в груди.
После прибытия в Будапешт можно вздохнуть с облегчением, выйти на контакт с Юрием. Венгрия еще не родина, но уже не Запад. Если не найдется солянки и кваса, сойдут гуляш в казанке и водка.
* * *
В нескольких милях юго-восточнее города, на голой вершине холма, с которой открывался вид на долину, во внедорожнике сидел мужчина по имени Генри Броган. Вытянутая мускулистая рука с шоколадной кожей покоилась на руле, водитель смотрел вдаль. Случайный наблюдатель мог бы подумать, что человек приехал в пустынное место побыть наедине с собой, подвести жизненные итоги, поразмышлять над тем, как он дошел до этого момента в жизни, и решить, что делать дальше.
Более внимательный наблюдатель заметил бы прямую осанку и связал бы ее со службой в армии. Когда-то Генри действительно служил в морской пехоте, но эти дни давно миновали. От тех времен, помимо навыков, которые он развил и отточил до невероятной степени, осталась небольшая татуировка на правом запястье – зеленый туз пик. Он мог бы избавиться от нее вместе с формой и прочим армейским барахлом, да только символ этот был для него важнее всех медалей и благодарностей, полученных за все время службы. Глядя на этот знак, Генри видел в нем самую сокровенную и важную часть своей сущности, что другие люди назвали бы душой, хотя сам он не любил рассуждать на эту тему. К счастью, от него этого и не требовалось – все умещалось в маленьком зеленом тузе пик, изящном и четком, как и все, чем он занимался.