— Сыро! Не разгорится! — хмуро заметил долгобородый казак.
— Как Бог даст! — мотнул головой Васильев.
Порыв ветра выстелил дым по земле, а пламя с треском взмыло вверх. Довольный собой, посол сел в арбу, весело взглянул на бухарцев.
— Давно бы надо выжечь берег! — пролопотал на их языке. — Мне отмщение и аз воздам!
— На другой год гуще прежнего вырастет! — буркнул долгобородый.
В Томский город посольский обоз прибыл как раз на мучеников Платона и Романа, в первый день подлинной зимы.
— Платон да Роман кажут зиму нам! — кряхтели казаки, пряча лица от ветра. Последние дни пути он был лютым. Лицо Угрюма покрылось черными коростами. Он чуть не околел в дареном халатишке, который продувало насквозь. Для тепла оборачивался жесткой, как доска, промерзшей бычьей шкурой. Тем и спасся.
Благодарственный молебен заказать было не на что. Угрюм простоял в храме на коленях всю литургию. Это все, чем мог отблагодарить Господа за чудесное спасение. За милости на чужбине.
Едва он вышел из притвора, столкнулся с калмыцким ясырем. Тот стоял поперек пути в добром овечьем тулупе, опоясанном кушаком, в новых ичигах. На боку висел тесак. Глядел он на возвращенца нагло и презрительно.
— Айда, воевода ходи! — ткнул в грудь пальцем.
Дать бы в ухо косорылому! Да город чужой, народ злющий, ясырь неизвестно чей. Угрюм попробовал обойти его. Ясырь вцепился в плечо.
— За тобой посылали! Башка зовет!
— Что буянишь? — строго окликнули за спиной.
Похрустывая снегом, к ним шел казак в долгополой епанче поверх жупана. Индевеющая борода его была коротко стрижена. На усах висели сосульки. Глаза смотрели добродушно и приветливо.
— Из плена вышел, — слезно кинулся к нему Угрюм. — Натерпелся от неруси. А тут опять. У своих.
— Ты чей будешь? — остановился казак и окинул оборванца любопытным взглядом.
— Брат у меня в Енисейском! — обиженно вскрикнул Угрюм. — Служилый Иван Похабов.
— Знаю Ивашку, — казак смахнул сосульки с усов. — Поклон ему от Богдашки Терского. — Строго взглянул на ясыря, который с важным видом что-то бормотал и надувал щеки. — Иди! — приказал. — Сам приведу!
В съезжей избе Угрюма ждал письменный голова. Рядом с ним сидел Лука Васильев. Он непринужденно поглядывал по сторонам, не желая замечать обозного.
Голова вперился в оборванца разъяренными глазами. По его взгляду Угрюм понял: чем меньше скажет о себе, тем лучше. Вылетит лишнее слово — другое и третье палач из него выбьет.
— Сказывай, где пленили! — неприязненно рыкнул голова, едва дождавшись, когда вошедший отвесит поклоны на образа.
Богдан, распахнув епанчу, сел на лавку.