Что о том? — встрепенулся вдруг. — Я и сам служил, то и другое пережил. — Илейка хлюпнул носом и сказал трезвеющим голосом: — Знаю, ты не предашь, хоть бы и себе в оправдание! Скажу тайное. Я тоже в бегах. В ватажке у меня все старые сибирцы и один, как я, беглый казак. Заявились мы промышлять соболя возле Верхоленского острога. И будем там промышлять зиму, а потом уйдем в Дауры, другим путем, где нет застав.
— Слышал ведь от Петрухи — война там! — шевельнул плечами Похабов.
— Ну и пусть! Нам война в обычай. Зато хлеба наедимся. Даст Бог, чего-нибудь добудем на старость. А помрем на Великом Тёсе — знать, судьба! Наши кости, крест или холмик станут затесью на великом пути в Ирию. Вдруг и сами дойдем! — восторженно прошептал, молодея лицом.
Удивленно, в оба глаза глядел на него Похабов. Илейка был ему ровесник. Но Животворящий Дух, покинувший его, Ивана, все еще переполнял старого бродягу.
Похабов, покачивая головой, вспоминал, как, сам исполненный этого Духа, бросался в сечу с рейтарами под стенами Кремля без всякой надежды выйти из боя живым. Как голодал в войне со шведами под Новгородом и ждал казни в застенках Троицкого монастыря. Бывало страшно, но будущая жизнь влекла, а Господь обнадеживал. И вдруг все пропало. И встала впереди только тьма.
— Однако! — пробормотал. — Завидую тебе. Еще чего-то хочешь. А я, видать, исполнил, что было назначено Господом. Лежать бы на печи, молиться о кончине безболезненной и непостыдной, гроб да крест себе тесать, как делают пашенные старики. Не судьба! — вздохнул кручинно. — Исполнить-то свое исполнил, а что Бог смерть не пошлет, не пойму. Ходит где-то рядом, холера, и не берет. Правильно Петруха сказал: по грехам не принял Господь наши души в бою. — И вскинул пытливые глаза на Илейку: — Вот ты видел беспечальным ну хоть одного старика из старых казаков или из промышленных?
— Счастливые, кто дошел до Ирии или на пути помер! — с уверенностью отвечал Ермолин. — Я из Якутского бежал, хотел выйти на Амур Олекмой. А там, на устье, застава на заставе. Пошел на Киренгу. Возле Никольского погоста, где с братом зимовье срубили, нынче скит черного попа Ермогена. При нем с десяток убогих, кто не дошел и не помер. Хотел причаститься, да на исповеди себе в оправдание говорил: ладно я, раб Божий Илейка, вор, убивец, клятвопреступник, вас-то за что Бог не милует? А он, Ермоген, мне говорил, дескать, сказано Спасителем — кабы вы были от мира сего, сей мир бы вас любил. Но вы не от мира сего, и сей мир любить вас не может.
С тех пор все думаю, зачем он мне так сказал? — На бесхитростном лице Илейки плутовато блеснули глаза. — А как дойдем?.. Тебе и помирать расхочется!