— Опять прохожу мимо! Недалеко отсюда, — стал оправдываться Иван. — Так и не срубил я тебе город.
— Садись, что ли! — скитник кивнул в угол, на лавку. — Теперь я здесь ночую.
Похабов прокашлялся:
— Вижу, жив-здоров, ну и ладно! Еду, думаю, как не завернуть. Давно не виделись. — И вдруг спросил, удивленно таращась на монаха: — А что это было?
— Господь был среди нас! — как об обыденном, ответил Герасим и добавил: — Как всегда при таинстве причастия.
Похабов покачал головой, почесал затылок, проворчал:
— Вот ведь. Никогда так не пробирало. В Тобольском в Софии причащался… в Москве.
— Это когда же ты частокол на острове поставил? — спросил Герасим, не желая говорить о том, что потрясло старого сына боярского.
— Да лет уж семь тому, больше!
— Вот ведь как время летит! — монах вздохнул с легкой печалью.
— А я нынче в опале, — стал рассказывать о себе Иван. — Бегу в Дауры! Свидимся еще — нет ли, не знаю! Все вспоминаю наши разговоры в Москве, в Троицком монастыре. Наставлял ты меня с Ермогеном служить. Двум царям служил верой и правдой, хоть и поругивал их. Ни чином, ни должностью не был обижен. Сын дальше пойдет — умен! А мне, видать, пришло время пострадать.
— Это уже как Господь решит! — мягко и уклончиво подсказал Герасим. — Он дает страданий по силам. В Даурах — тоже служба! — обронил, будто исподволь благословил.
— А еще думал всю эту зиму и прошлую, не сделать ли вклад в скит, не остаться ли с тобой до кончины. Но нет в душе призвания, пусто в ней, как в лабазе весной, а без призвания как?
— Это ты правильно сказал! — рассеянно согласился Герасим, думая о чем-то своем. — Бог призовет — придешь!.. Давеча я молился-молился да и задремал на коленях у креста. И явился во сне Господь, обернутый в плащаницу. Самого не разглядел. Не посмел поднять глаз. Любовь от Него идет, как свет, как тепло от печи. Куда там свет, — поморщился, — пуще во сто крат. И слышу: «Скоро уже! Острог поставят, а там и город!» Я ему, в слезах: «Благодарю Тя, Господи! Не зря жизнь прожил!» — Монах всхлипнул, часто замигал, смаргивая ресницами счастливые слезы. — А Он мне: «Герасим! Тебе в тот город надо душу вложить — монастырь построить!»
Очнулся я. Испугался. Сколько ни слал поклоны, челобитные воеводам да сибирскому владыке — не было ответа. Острога и того не построено — твое зимовье только. Думаю, сколько же нам жить-то надо, чтобы и монастырь, и город увидеть? Сто лет, что ли?
— Инок Тимофей не дожил. Однако случилось, как пророчил: на месте его кельи нынче Спасский монастырь. — Иван перекрестился, вспомнив первого енисейского молельника.