Симпатичная женщина с гусями в ужасе застыла на месте, ученый попытался подняться.
Деркенсан схватил с оружейной стойки свой топор и вышел из караульной будки, обратив внимание на шестерых мужчин – отъявленных головорезов, – сидевших под оливковым деревом на площади и таращившихся на ворота.
Его губы растянулись в улыбке, а топор взлетел и опустился. Нордиканец проверил лезвие: все еще острое, хотя только что перерубило цепь, позволявшую поднять опускную решетку.
Хорошенькая пастушка изо всех сил старалась не смотреть на солдат.
Избранные гвардейцы императора умеют читать язык тела так, как ученые просматривают книги. Небрежно закинув топор на плечо, Деркенсан направился к оливковому дереву.
Человек с изрытым оспой лицом поднял пустые руки.
– Все в порядке, начальник, – заверил он.
Нордиканец улыбнулся и приветливо кивнул.
– Я подумал, вы захотите узнать.
– Узнать что, гвардеец? – поинтересовался Рябой. Он был по-настоящему уродлив. А от его дыхания несло чесноком на все десять футов, разделявших их.
– Эти ворота закрыты, – ответил Харальд. – Я перерубил цепь. Чтобы открыть их, уйдет целый день.
Рябой задумчиво обвел взглядом своих спутников.
– Полагаю, нам здесь не рады.
Деркенсан кивнул.
– Я вас узнаю, – пообещал он с ухмылкой, недвусмысленно намекавшей на то, что в следующий раз он их просто убьет. Очень по-нордикански.
Тревожный звон набата разлетелся по великому городу, подобно раздуваемому ветрами пожару. Герцог тоже услышал его, а потом увидел, как гигантские механизмы смыкают створки городских ворот прямо у него на глазах. Расстояние между ними было в сотню лошадиных корпусов. Андроник выругался.
В нескольких шагах от него император, сидевший верхом на своем прекрасном хатийском скакуне, с искренней грустью покачал головой.
– Это все ты! Ты довел нас до этого, выродок, неспособный править! – Герцог дал выход разочарованию помазанником божьим, копившемуся целых двадцать лет. – А теперь разразится гражданская война! Нужно было сразу тебя убить! – Он развернулся, обнажая саблю.
Сэр Кристос, лучший рыцарь герцога, перехватил руку своего господина.
– Мы договаривались сохранить ему жизнь, – тихо промолвил он.
Магистр Аэскепилес очистил свою кровь от яда и теперь, несмотря на слабость, снова был в строю. Откашлявшись, он заявил:
– Он должен умереть. Здесь. Проще для нас всех.
Император потрясенно посмотрел на магистра. Его светлые, наполненные слезами глаза заглянули в глаза своего возможного убийцы. При этом выражение лица оставалось мягким, как у разочарованного, но милостивого родителя, глядящего на собственное чадо.