Он попытался сфокусировать ярость, как поступал с энергией, совершая обряды. Отец был торговцем – что с того? «Я стану Богом, – подумал он, обращаясь к далекому образу. – А ты – ничем».
Он обуздал свою ненависть – понянчил ее и пережил все унижения осады; он задержался на моменте, когда неправильно расположил катапульты, и посмаковал свой промах, когда его безбожно перехитрили в ночь его знаменитой атаки.
Собрав всю эту ненависть, он переправил ее в гусеницу, как человек, дающий гончей понюхать клок шерсти.
Покончив с делом, он избавился от многих опасений. Заклинание было мощным – сродни чарам, которые он навел на людей, разоривших Непан’ха. Те герметические действия, что изменяли внутреннюю реальность разумного сознания, были настолько тонки, что управление жизненной силой мотылька казалось детской забавой, но Шип начинал понимать, как совершать такого рода чудеса.
Спустя какое-то время он бросил наблюдать за миром и занялся приготовлениями к разбирательству с графом.
ВБЛИЗИ ОСАВЫ – ЯННИС ТУРКОС
Все, кто их окружил, были пришедшими из-за Стены – северные хуранцы и кри, с хохолками и в крашеных, ярко-красных оленьих шкурах. Но они держали арбалеты – новенькие, увесистые и со стальными дугами.
Именно арбалеты склонили Туркоса к решению, хотя оно пришло слишком быстро для сознательной мысли.
Едва противник выступил из тени, готовый торжествовать над пленниками, Яннис поднял лошадь на дыбы – свою драгоценную, обожаемую Афину.
Она послушно вскинулась, и ее широкое чрево и длинная шея приняли все шесть арбалетных стрел, предназначавшихся ему. Поскольку Афина была молодчиной, она опустилась на все четыре ноги и продолжила бег, подковами сокрушив двум воинам черепа.
А потом рухнула.
Туркос приземлился на ноги и выхватил тяжелую саблю – длинную и увесистую, как альбанский рыцарский меч, но слегка искривленную и с упрочненным острием для усиления удара.
Упали еще два воина: один с аккуратно отсеченной рукой, другой – со вмятиной в половину лица от удара обухом; скула раскололась, челюсть треснула.
Безумная атака, направленная в самую гущу, создала хаос больший, чем Туркос мог рассчитывать, – какой-то кри всадил стрелу в спину хуранца, спеша поразить врага. Но это были не боглины, и старшие воины уже приходили в себя и обнажали оружие или отступали подальше и целились.
Туркос применил шейный амулет и навел свои лучшие наступательные чары. Это был лоскут молнии, сверкнувший на солнце голубым, и он разостлал его ковром, как показывал дед, над промерзшей почвой. Средства защиты обычно не достигали ступней, и никто не выдерживал резкого удара по лодыжкам.