Внизу, в зале, кто-то фыркнул, кто-то засмеялся. И действительно смешные, потешные слова: «дама», «кавалер»… Но Боженькин ошибся, девочка с распущенными волосами не помчалась сломя голову к Герке. Спрыгнув со сцены, она заспорила с белобрысой толстушкой.
— Ну, иди, пригласи его, — шептала она.
— Очень надо, — лениво отнекивалась толстушка. — Сама иди, если приспичило!
Девочка с распущенными волосами умоляюще сложила руки:
— Ну, Светка, ну, пожалуйста!
выводил в это время баян.
Прервав мелодию на половине такта, Боженькин заиграл другую, улыбаясь и про себя напевая:
В Москве, в отдаленном районе,
Пятнадцатый дом от угла…
Он решил пошутить. Смысл шутки заключался в последней фразе песенки, в ее морали:
…и это серьезное дело
Нельзя поручать никому.
Но песня, однако, оказалась старовата, мало кто в зале знал текст ее до конца, и поэтому выходка Боженькина оказалась незамеченной. Он быстро понял это, дернул плечом и вернулся к песне о «чертовом колесе». Ее-то здесь знали.
Толстуха так и не поддавалась на уговоры. Пришлось девочке с распущенными волосами приглашать кавалера самой. Им оказался не Герка, как ожидал Боженькин, а Саша, который скромненько сидел себе в уголке, разглядывал танцующих. Рядом с ним на стуле, поблескивая никелированными замками, лежал футляр со скрипкой.
— Разрешите? — нарочито громко спросила девочка, останавливаясь перед Сашей, и даже сделала нечто похожее на книксен, на реверанс или как его там?
И все танцующие остановились, желая посмотреть, что будет дальше. Герка, который, словно оса, вился вокруг стриженой воспитательницы, издали подмигнул Боженькину. Тот в ответ понимающе кивнул ему со своей высоты.
— Н-не танцую, — пролепетал Саша.
Он поднялся и приложил к груди растопыренную ладонь. Она у него была широкая, пальцы длинные. «Хорошая рука у пацана», — продолжая наигрывать «Лечу, лечу…», отметил про себя Боженькин.
— И все-таки? — сказала девочка.
Саша покраснел и не ответил. И тут случилось неожиданное: девочка обиженно топнула ногой, выкрикнула что-то и выбежала вон из зала. На Сашу было жалко смотреть, и Боженькин отвернулся. Все чувствовали себя неловко.
— Заканчиваем, товарищи, заканчиваем! Уже половина десятого, — спасая положение, объявила воспитательница.
И снова, теперь уже невесело, загремели стулья.
— Лопух ты, хоть и вундеркинд, — сказал Герка, проходя мимо Саши. — Лопух, понял?
И Боженькин, вкладывая баян в футляр, вздохнул:
— М-да, нехорошо вышло…
Саша молчал. Он не знал, куда девать руки.