— Я? — переспросил Саша. — Да так… Знаешь, если на лошадь глянуть сверху, она похожа на скрипку.
— На скрипку? — Боженькин задумался.
— Ха! Ерунда, — отозвался скептик Герка.
Саша молчал. Он тоже думал. Он не знал еще, что пройдут годы, он окончит музыкальное училище, потом провинциальную консерваторию, устроится в филармонический оркестр, женится, брак его окажется неудачным, он будет часто ссориться с женой и тещей, обижаться — про себя — на строгость и мелочность инспектора оркестра, втайне мечтать о месте за концертмейстерским пультом; выбираясь со щетками на лестничную площадку, будет чистить к каждому очередному выступлению свои парадные башмаки, — но этого дня он не забудет.
Он будет вспоминать его потому, что именно в этот день, и не умом, а сердцем, невнятно, он понял, что есть на свете, оказывается, и такая правда, которая хватает за душу и щемит, щемит, — правда несвершившегося. О ней нельзя сказать: «Это было», о ней можно лишь вздохнуть: «Это могло быть». И, хотя этого не было, свидание с такой правдой — радость. И чистая, светлая печаль.
Но все это произойдет потом. По старому солдатскому поверью, чугунная пушка, на годы зарытая в землю, превращается сначала в медную, потом в золотую. Так и с памятью.
А пока голубая парадная машина председателя колхоза, пугая пестрых кур, промчалась по широкой и безлюдной улице села, осторожно миновала величественную голубую лужу, оставленную вчерашним ливнем, и остановилась у правления колхоза. Оно помещалось в новом доме, сложенном, как из кубиков, из веселого и крупного желтого кирпича. Над домом бился и хлопал по ветру красный с голубым флаг Российской Федерации. В больших окнах отражалось солнце.
— Приехали, — сказал шофер.