Медлительный, ненавидимый им в эти минуты любитель до конца умять пиццу не сумел. Залпом хватил стаканчик колы, сытно отрыгнул, подобрал чемодан. И отошел, оставив на стойке в белой одноразовой тарелке еще большой, только надкусанный кусок.
Вадима раздирали внутренние противоречия и душил голод. Он готов был плюнуть на приличие, переступить через достоинство и какие-то ненужные теперь правила, подойти к стойке и доесть. Плевать, что подумают о нем окружающие.
Он и шагнул вперед, но размеренная жизнь с ее принципами и табу все еще прочно сидела в нем и следующий шаг сделать не позволила.
«Даже собака благородных кровей, как бы ни была голодна, не станет жрать из помойки. А ты человек!»
Терзаемый голодом и угрызениями совести, он вернулся за колонну, проклиная характер.
За оставленной пиццой наблюдала еще одна пара голодных глаз. Сутулая худая фигура метнулась к стойке. Мерзкого вида испитая женщина, которой можно было дать одновременно и сорок, и семьдесят лет, с одутловатым лицом и взъерошенными, торчащими в разные стороны немытыми волосами, в драном свитере и мужских брюках, подхваченных в поясе бечевкой, оставив на полу сумку с пустыми бутылками, ухватила треугольник, запихала в рот, помогая грязными пальцами. Проглотив, не жуя, облизала тарелку и пошла дальше по залу.
«Дурень, — выругал себя Вадим. — Правильный, да? Чистоплюй? Кому это надо, когда хочется жрать?» И сам удивился мыслям, появившимся с голодухи.
Вернувшись в зал ожидания, игнорируя протесты бурчащего желудка — о, удача! — заметил в углу свободное кресло. Прибавив шаг, пересек зал, опустился в него, блаженно закрывая глаза, с мечтой скорее заснуть, чтобы происходящее с ним — дикое и абсурдное — исчезло, испарилось, развеялось с первыми лучами солнца как дурной сон.
* * *
Утро, как и следовало ожидать, ничего не изменило. Вадим проснулся от толчка, разлепил веки и обнаружил рядом уборщицу — заспанную старушку в коротком халате. Старушка сноровисто орудовала в проходе между рядами шваброй; не церемонясь, двигала, обдавая мокрой тряпкой, мешающие чемоданы и ноги.
Он посмотрел на электронное табло. Часы показывали семь утра. Он хотел и дальше погрузиться в прерванный сон, ибо в нем видел себя прежним преуспевающим врачом и никак не гонимым всеми бродягой, но заметил прогуливавшегося по залу милиционера и благоразумно ушел на улицу. Кто знает, что на уме у ретивого служителя Фемиды: одни казенные инструкции или человеческое отношение к ближнему, кем бы он ни был? Упрячет, как и обещано, в пресловутый бомжатник, а этот экскурс в планы Вадима не входил.