Вот охотник сидит и рассуждает о добре, а сам вмешался в жизнь людей, которые его совсем не ждали. Купил рабов и объясняет им, что поступать они должны, как свободные, потому что рождены человеками. Только все это ложь, ведь если бы Птица была свободной, то давно бы уже шла к родному городу Линну, туда, где золотятся шпили храма Набары, а не сидела, разомлевшая от жары, в темной пещере и не жевала печенный в углях картофель.
Охотник и сам таит в себе отнюдь не добрую силу, которая отнимает жизнь у людей и животных. Конечно, Речным людям так и надо, они и сами горазды убивать. Но кто знает, у кого еще забирал жизнь Ог?
– Держи, – неожиданно резко велел он и подал девушке глиняную миску с очищенной картошкой.
Птица протянула руку и почувствовала теплое прикосновение хозяина. Не удержалась, взглянула ему в лицо. Глаза его стали серыми, мрачными. Слабые отблески огня лениво переползали по неровным стенам пещеры, но в зрачках Ога пламя отражалось яркими всполохами. А может, это были отблески чудовищной силы, что таилась в нем и так пугала девушку? Внезапно она поняла, что хозяин знает все – ее желания, мысли, намерения, и что для него не составит никакого труда предугадать решения и поступки Птицы, да и Травки с Ежом тоже.
Девушка отдернула руку, все еще глядя на пляску отражений в серых глазах Ога. Тот улыбнулся кончиками губ и жестко велел:
– Бери картошку.
В его голосе уже не было мягкости, лишь твердая власть. Воля хозяина.
Птица тоже улыбнулась, опустила ресницы, схватилась за глиняную миску. Вот и вся философия. Отношения хозяина и рабы. Он будет учить их тому, как делать добро и чувствовать себя людьми, а они будут выполнять его указания.
Уж лучше бы она стала жрицей Набары. В храме нет двойных правил. И браслеты удачи остались бы при ней, и духи бы не отвернулись от нее в гневе.
– Да, я обладаю силой, – сказал вдруг Ог, немного отодвинулся назад и снова принялся чистить картошку, – с ней мало кто может сравниться. Я умею чувствовать жизнь, вот как в тебе, Птица, и в Травке. Ваши судьбы тесно переплетены, и если бы малышка вчера погибла, ты бы умерла в то же мгновение. Ты помнишь обряды, которые совершали над вами? В каком храме это было?
Воздух в пещере сгустился и дрогнул. Удивленно вскинул голову Еж, дернулась Травка. Птица широко раскрыла глаза и уставилась на слабо подпрыгивающее пламя. В каком храме?!
Вместо воспоминаний об обряде – черная яма. Ни одной картинки, ни одной ясной мысли. Как странно, что ей самой не приходили мысли об этом. Она ведь тогда уже не была глупым несмышленышем. Девушка отлично помнит день, когда ее купила мама Мабуса. Помнит коричневое короткое рубище и свои костлявые, босые, выпачканные в грязи ноги. Помнит, как жадно вцепилась в горячую лепешку, которую дала ей по дороге в таверну мама Мабуса. Даже помнит, как новая хозяйка хвалила ее удивительные глаза и длинные ресницы. Но как в ее жизни появилась Травка, и какими обрядами их связывали – этого она не помнит. Все будто скрыто серым туманом, не проступают никакие очертания, остается тягостная неизвестность. Почему вдруг Ог спрашивает об этом?