— Подойдите ко мне, — обратился кассир к фогту, — я знаю, меня нужно арестовать. Я должен был раньше сказать вам, что он был оставлен тут гуннами, чтобы следить за нами, следить за мною, чтобы охранять ценности. Он должен был переправить их в Германию, когда гунны прикажут.
— Пастор?! — с удивлении воскликнул фогт.
— Он никогда не был пастором, он… он фашист.
— И вы знали это?
Кассир упал на подушку, не в силах больше вымолвить ни слова.
— Прежде всего, господин фогт, — сказал Кручинин, — вам следует послать своих людей в горы, чтобы они взяли спрятанные там ценности. Рагна Хеккерт знает это место.
— Как, и вы?! — воскликнул фогт.
Девушка молча опустила голову.
— Рагна искупила свою вину, — вмешался Кручинин. — Она показала, где спрятаны ценности, награбленные нацистами.
— Она знала это и молчала?! — с упреком воскликнул фогт.
— Вы узнали все на несколько часов позже меня, — сказал Кручинин. — А скажи я вам все раньше, вы сочли бы меня сумасшедшим. Кто поверил бы, что шкипера убил пастор? Кто поверил бы, что в кассира стрелял пастор? Кто, наконец, поверил бы тому, что пастор спрятал ценности? Вот теперь, когда вы знаете, что этот человек никогда не был тем, за кого вы его принимали, я объясню вам, как все это случилось, и тогда вы, поймете, почему я молчал.
— Но Оле, где же Оле и что с ним будет? — вырвалось у Рагны.
ОЧЕНЬ КОРОТКО О ТОМ, КАК ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ
— С чего же начать? — сказал Кручинин, юг да все уселись.
Кручинин поглядел на сидящего рядом с Грачиком связанного по рукам и ногам лжепастора.
— Если я в чем-нибудь ошибусь, можете меня поправить, — начал Кручинин. — Итак, первую, совершенно твердую уверенность в том, что так называемый пастор если и не является непосредственным участником убийства шкипера, то, во всяком случае, имеет основание скрывать истинного виновника, я получил после фразы, произнесенной им еще на борту «Анны» в роковое утро смерти Эдварда Хеккерта. Он сказал мне: «Мой взгляд нечаянно упал в иллюминатор, и я увидел Оле… Я успел только отчетливо увидеть его фигуру, когда он бежал вдоль пристани и скрылся за первыми домами». Преступник, однако, упустил тогда одно: ведь и я мог взглянуть в тот же самый иллюминатор! Это я должен был сделать чисто машинально, даже если бы безусловно доверял «пастору»… К стыду своему, должен признаться, что до того момента я ему верил. Но именно в ту минуту он и утратил мое доверие, и вот почему: иллюминатор, в который «пастор» якобы видел убегающего убийцу, выходил на бревенчатую стену пакгауза. Этот пакгауз загораживал пристань, и при всем желании в иллюминатор нельзя было увидеть того, что происходит на пристани. Кроме того, иллюминатор был еще задернут шторой. Вероятно, поэтому пастор и не знал, что именно можно в него увидеть! Я тогда спросил «пастора»: «Не трогали ли вы тело убитого?» И он ответил: «Нет!» А между тем штора была придавлена телом шкипера. Значит, она была задернута до убийства, а не после него. Это было первым зерном сомнения в показаниях «пастора». После этого я вынужден был не доверять ему ни в чем. Именно так, господа, — я обязан был ему не доверять. Не знаю, что толкнуло «пастора» затеять игру с отпечатками пальцев на хлебном мякише, — продолжал Кручинин. — Может быть, сначала он хотел только проверить, имеем ли мы — я и мой друг — представление о дактилоскопии. «Пастора» съедало сомнение: опознаю ни я его, если мне удастся получить его отпечатки и сличить их со следами на кастете и на клеенке, которую я, кстати говоря, взял при нем со стола в каюте? Увы, тогда я еще не знал точно, с кем имею дело! А на клеенке оставалась вся его левая пятерня, когда он оперся о стол, нанося удар несчастному шкиперу. Может быть, он этого и не заметил, инстинкт опытного преступника, никогда не забывающего о возможности преследования, заставил его заметать следы. Именно ради этого он «склонился в молитве» и у меня на глазах хотел рукавом стереть свой след с клеенки. И он действительно несколько раз провел рукавом по клеенке, но все мимо следов. Вообще такие вещи редко удаются: уж раз след оставлен, так он оставлен. Поздно его уничтожать. А я еще не видел такого случая, чтобы хоть где-нибудь преступник не оставил следа. Ведь он не дух, а человек. Чтобы действовать среди вещей, он вынужден к ним прикасаться.