Она так глубоко задумалась, что, свернув за угол, едва не сшибла с ног Вёлунда.
– Ой… Привет!
Вёлунд взглянул на нее, поначалу тупо, потом в его глазах мелькнула искра узнавания, а следом за ней – бледнейшая из улыбок.
– Привет, – пробубнил он.
– Куда ты идешь?
Улыбка исчезла.
– Надо найти, ну, топоры, – сказал мальчик, опустив глаза. Пальцы его начали дергаться, сжимаясь в кулаки и снова разжимаясь. – На вырубке – только… я не знаю…
Хельга осторожно положила руку ему на плечо:
– Все в порядке.
У Вёлунда задрожала нижняя губа.
– Не знаю, – повторил он жалобно.
– Я знаю, куда тебе надо идти, – сказала Хельга.
Вёлунд поднял глаза, робко всматриваясь в ее лицо.
– Ты… знаешь?
Улыбка далась ей легко.
– Да. Иди за мной! – она прошла мимо него, свернула на боковую тропинку и вскоре оказалась на вырубке, а следом за ней и Вёлунд.
– Вот они! – воскликнул позади нее мальчик, подбежал к брошенным топорам и, улыбаясь, взвалил их на плечо. – Я их нашел!
– Да, нашел, – сказала Хельга, глядя, как на расстоянии ладони от его лица застыли лезвия. – Ты прав. Только будь осторожнее, ладно?
Вёлунд кивнул, не спуская с нее глаз:
– Ты меня спасла, – сказал он.
Хельга осторожно переместила топоры в руках мальчика, чтобы он ненароком ничего себе не отрубил, и повела его, словно бычка, к большой куче веток.
– Что ты имеешь в виду?
– Я не знал, куда идти, а папа злится, когда я не знаю, куда идти. – Вёлунд моргнул. Его плечи напряглись, лоб нахмурился, и неожиданно мальчик стал похож на мужчину. – Ты болван, парень! – прорычал он, в точности как Бьёрн. – Я расколол бы твою головенку, если б думал, что там хоть что-нибудь есть! – Он стиснул топоры сильнее. – Проваливай! ПРОВАЛИВАЙ! – потом он взглянул на Хельгу и как-то обмяк. Лицо его снова приобрело привычное невинно-коровье выражение. – А мама скажет: «Пожалуйста, Бьёрн, не трогай его! Не трогай, он всего лишь малыш!», а папа ответит: «Да он просто тупица, и лучше бы его вообще не было». Но я нашел топоры, и теперь все хорошо.
Словно выйдя из собственного тела, Хельга взглянула на свои руки. Волоски на них встали дыбом, хотя вечерняя жара еще не спала. Она попыталась представить пьяного Бьёрна, затиснутого в четырех стенах, костерящего своего сына-идиота, и Тири, которая топчется позади него, как беспокойная мамаша-утка, – и Вёлунда, неспособного понять, что происходит, неспособного что-то сделать – просто… присутствующего.
– Ты прав, – сказала она, и слова застряли у нее в горле. – Все хорошо. Теперь все всегда будет хорошо.
Последние слова она произнесла со всей убедительностью, на которую была способна, хотя сама не до конца в них верила.