Я спрыгнул с печи, накрыл шалью тихо сопящую мелкоту, поднял свёрток и сунул во внутренний карман наброшенного на плечи плаща. Надевая башмаки, с прискорбием отметил, что плащ едва ли доходит до середины икры. И ещё больше огорчился, распахнув дверь.
Ливень стоял стеной, не позволяя разглядеть ничего дальше пары шагов. Тяжело вздохнув, я ногой задвинул отца в дом, слыша проклятия, посылаемые на мою голову, и плотнее прикрыл створку. Набросил капюшон и вышел под дождь, одновременно жалея о том, что так и не зашил накануне дырки. А ведь думал же, что стоит.
— Ну, Тэг, — произнёс я себе под нос, — тебе же было скучно. Так веселее, правда?
Аптека на Четраб была в нескольких кварталах от нашей лачуги. Сворачивая за угол дворика, я на ходу прикидывал самую короткую и «надёжную» дорогу.
В том округе, куда я торопился, были мощеные улочки, и для меня это значило меньше грязи, останавливающей ход на каждом шагу и норовящей стащить с меня бесценные башмаки.
Выбрав «тропы» — а никак иначе назвать тёмные закоулки, позволявшие с лёгкостью придерживаться намеченного пути, было нельзя, я прибавил шаг. Лёгкая досада на то, что отец пропил такие нужные нам деньги коснулась груди.
Хотя ничего другого ожидать от непросыхающего пьянчуги я не мог. Моя мать — служанка в доме у господ. Вышла замуж за красавца-конюха, совратившего её до совершеннолетия. Об этом мы знали из постоянных ссор, когда мать, возвращаясь домой и заставая пьяным в стельку отца, кричала почём свет стоит, виня его в беспросветной нищете и всех наших несчастьях.
Она пробовала его выставить, и не раз, но он всегда возвращался. Кому он был нужен?
Очень скоро молодой красавец-конюх стал закладывать за воротник вместе с дружками, пока наконец не спился — об этом мать тоже часто вопила. Места на конюшне он лишился очень быстро, перебиваясь случайными заработками. Впрочем, мы редко видели от него хоть что-нибудь, кроме тех редких случаев, когда мать была особенно зла, и тогда он, ценой каких-то невероятных усилий, приносил несколько монет в дом. Взвинченный, напряжённый, взлохмаченный — пожалуй, было лучше, когда он был пьян и отсыпался где-нибудь в углу, наплевав на всех и вся.
Почва ушла из-под ног, я неуклюже перевалился на правую сторону, с трудом удерживая равновесие и в то же время пытаясь не потерять обувку. Мне удалось, и я поспешил дальше, прячась под капюшоном, и приподнимая его только оказываясь на перекрёстках и поворотах.
Под широкий козырёк аптекарской я нырнул почти с облегчением, схлынувшим, как только я понял, что промок насквозь. Не дав мне опомниться ни секунды, холод стал проникать под кожу, больше не согреваемую внутренним теплом движения. Оголодавшее и чахлое тело пробила мелкая дрожь.