И эти победы Маннергейма во многом изменили ход истории. И теперь уже всем видно, что в лучшую сторону.
...Об итогах своего исследования Азии полковник Маннергейм докладывал лично Его величеству.
Он стоял напротив императора в его кабинете в Зимнем дворце и увлечённо рассказывал:
— Эти люди, Ваше величество, трудолюбивы и изобретательны, но военные мандарины западных пограничных с Россией районов, то есть подавляющее большинство из них, армией, по сути, не занимаются, вооружение слабое, некомплектное. Солдаты тоже плохо подготовлены. Потому что — опиум. Многие поражены этим пороком. Но ближе к центрам провинций картина начинает меняться...
— Каков в основном возраст этих военачальников, господин барон, да и районных правителей?
— Все, почти все очень старые, Ваше величество. Шестьдесят, семьдесят, даже под восемьдесят лет. Очень держатся за свои места.
Царь слушал внимательно. Спокойное лицо, с прилежно расчёсанными усами и бородой, в строгом мундире защитного цвета, без наград и аксельбантов. Свободные шаровары были заправлены в мягкие сапоги, тонкой шевровой кожи. Он тоже стоял напротив Маннергейма, левая рука была опущена, правой он слегка держался большим пальцем за поясной ремень.
— Интересно, господин барон... похвально. Весьма похвально.
— Рад служить Отечеству, Ваше величество!
Император принял дар далай-ламы, как полагается, на вытянутые руки.
Полковник продолжал говорить. Царь слушал его, и барону неожиданно показалось, что опасность уже зреет вокруг этого человека. Он удивился, но определённо почувствовал тревогу в светлом полумраке императорского кабинета. Он продолжал рассказывать царю. Он внимательно смотрел на этого довольно скромного человека, с аккуратной бородкой и усами, и испытывал необъяснимую симпатию к императору.
Величие и могущество ещё сияли вокруг. Но едва заметная, глубоко скрытая незащищённость уже проглядывала в глазах государя.
После минутной паузы царь сказал Маннергейму, что поручение, которое полковник выполнял в Азии, — случай редкий.
— Ваш труд, не сомневаюсь, будет крайне полезен генеральному штабу нашей армии, — добавил император, — и не только сегодня. Но и в будущие времена. И не жалейте, барон, что на два года вы были отделены от кавалерии, от гвардейской службы. Это вы ещё наверстаете. А такой поход в Азию выпадает очень немногим.
Это были последние слова государя-императора на аудиенции Маннергейму, которая незаметно для обоих продлилась на целый час дольше отпущенного на это времени.