— Люблю тебя…
— И я тебя, — ответил ей без звука.
Ждал с другими ребятами, когда нас распределят. Но вышедший офицер назвал только мою фамилию и велел идти за ним. Послушно выполнил приказ. Он привел меня к кабинету, открыл дверь, пропуская вперед. Внутри сидел мой отец и внимательно за мной наблюдал. Я зашел, дверь закрылась. Мы с ним один на один.
— Решил отдать долг Родине, сынок? — начал он без приветствия.
— А тебе какое дело? — огрызнулся я.
— Не дерзи, — зарычал отец. — Хуже будет.
— И что ты мне сделаешь? — выдал с ухмылкой.
— Тебе… — он сделал паузу, — не знаю, а вот твоей беременной Лизе могу кое-что сделать, ах да, не я, мои ребята, — сально засмеялся он.
— Только попробуй, урод, — зашипел я, готовый броситься.
— Ну-ну, успокойся и слушай, — проговорил он серьезно. — Сейчас ты выйдешь отсюда со мной, сядешь в машину и поедешь в наш дом, а там будешь вести себя как положено сыну. Про свою девку забудь. Иначе…
— Иначе, папочка?
— Ты пойдешь служить, как и хотел, но зашлют тебя далеко-далеко, откуда твоя «любимая» может тебя и не дождаться.
— Плевать, — не поддавался я на его угрозы, — я верю ей. Она дождется.
— Как знать, сын, как знать. Оттуда ты вернешься, но вот как? Сейчас так много народу в Чечню отправляют.
Я почувствовал, как холодеют руки. Мать твою, он режет меня по живому. Войной, сволочь, пугает. Лишь бы только заполучить меня.
— Ничего, — решительно ответил я, — повоюем.
— Дурак! Сдохнешь там! — заорал он и вскочил с места.
— Без твоей помощи похоронят, папа, — ответил ему и вышел, хлопнув дверью.
Юношеский максимализм вместе со злостью на отца двигал мной. Согласись я тогда на его предложение, может, все было иначе?
Меня кинули в самое пекло. Точнее в самый ад. Погнал в самые потаенные глубины воспоминания об армии, если они сейчас вырвутся — это полная ж***а. Минимум на неделю выпаду из привычной жизни. То, что было там, нельзя передать словами. Война — это не повод, чтобы ею гордиться, это тяжелое испытание. Умирать не страшно. Страшно видеть, как умирают другие. Страшно ждать, когда наступит твоя очередь…
Тяжело было первые месяцы. Мне, привыкшему к чистой, сытой жизни было дико не мыться несколько суток, жрать консервы и спать, сжимая в руках автомат. Но человек привыкает ко всему. И я втянулся. Самым тяжелым было Лизино молчание. Я писал ей каждую неделю, но она не отвечала… Это сейчас можно позвонить в любое время, а тогда телефоны были только у избранных.
Понимал, что ее молчание это, скорее всего, работа моего отца. Но могло быть и не так. Может, беременность протекает плохо. Может, у нее какие-то проблемы с бабушкой, женщина она уже очень пожилая и часто болеет. А может… Слишком много этих «может» роилось в моей голове. По ночам они, как шакалы, окружали и ехидно скалились, предчувствуя добычу. Я гнал их, но с приходом темноты они возвращались вновь. Пытался не думать о доме, Лизке, нашем ребенком, понимал — сойду от этих мыслей с ума. Видел, как людям сносит крышу от страха умереть, от тоски по дому. Были те, которые просто кидались под пули.