— Спасибо, батюшка, утешили! — взорвался бешено генерал. — Плел-плел, слушать тошно! Значит, сплав по Чусовой невозможен? Так, выходит?
— Опытный лоцман нужен, — робко пролепетал отец Анисим.
Но в этот момент наклонившийся к уху генерала адъютант шепнул что-то, и генерал, просияв внезапно, крикнул обрадованно:
— Зови, зови немедленно! Вот кстати, чёрт побери!
Глаза сидевших за круглым столом с удивлением уставились на вошедшего в зал огромного плечистого старика в седых кудрях, с пышной, тоже кудрявой седой бородой и почему-то со студенческой фуражкой в руках. Он согнул в поклоне широкую, как печка, спину и громыхнул басом:
— Мир господам почтенным!
— Ну и голосок у тебя, только рыбу глушить! — засмеялся прибодрившийся генерал. — Как фамилия-то твоя, старик?
— По имени Матвей, а по фамилии будем Майоровы.
— Благородная фамилия, военная! — снова засмеялся генерал.
— У них, ваше превосходительство, вся слобода такие фамилии носит, — вмешался почтительно Лейзе. Майоровы да Генераловы, Капраловы да Полковниковы. Предки их были произведены в эти чины Пугачевым, которому они сдали завод без боя и даже пушки для него отливали.
Генерал посмотрел на старика и, помрачнев, подумал, что ему весьма подошла бы пугачевская опояска — белое с красными концами полотенце через плечо.
— Ты что, никак раскольник? — спросил строго отец Анисим, заметив, что седые кудри старика подстрижены в кружок — «под горшок».
— Так, милостивец, старой веры держусь! — поклонился попу Матвей.
А генерал снова просиял, вспомнив раскольничьи кресты на шинелях своих солдат, и снова приветливо спросил:
— Ну, что хорошего скажешь, милый?
— С просьбишкой к тебе, ваше благородие, или как тебя называть, не знаем. Хомута на шею ищем, работенки, значит. Узнал я, что ваша железная дорога не ходит, потому как краснопузики мост через Безыменку попортили. Вот и прошу я, дозволь те ваш груз на барке по Чусовой доставить. В последний раз сплавил бы барочку. Больше-то, видно, не придется!
— А почему тебя, Майоров, интересует наш груз? — слегка, вскользь спросил полковник Пишон.
— Я с тобой, ваше французское благородие, буду, как говорится, душа на распашку, сердце на ладоньке. На чистоту! — ответил лоцман искренне, но скосил опасливо на француза медвежьи свои глаза. — Бедность одолела, барин милый, заработать хочется. Видишь, я какой, как турецкий святой, сам в луже, а пуп наруже!
Матвей распахнул сермяжный армяк и показал голое, грязное брюхо. Все захохотали.
— А сколько вы хотите за свои труды, Майоров? — спросил деловито Лейзе.