Сурхай-хан слушал голос, вещавший в ночи, не прерывая его, не шевелясь. И так же неподвижно стоял воин, державший его коня. Факелы, что горели на стенах Казикумуха, скрывали стоявших за ними, но хорошо освещали бывшего хана и его верных нукеров.
Сурхай поднял руку, и старейшина умолк, оставив свои обличения.
— Я уеду, — просто сказал старик. — Наверное, Аслан-хан будет вам лучшим хозяином. Если только он сможет забыть, как вы все восстали против него и гнали из города. Прошло только пять лет, Цахай, думаешь — его память короче, чем его борода? Но я уеду. Я только хочу взять с собой свою семью. Зачем вам обременять себя женщинами, детьми?
Абдул-бек похлопал по шее коня и толкнул его мягко вперёд.
— Поедем, — сказал он Дауду, — собирай наших людей. Здесь нам нечего больше ждать.
Но сначала он подъехал к Сурхаю. Бывший хан старался сидеть в седле прямо, но неверный, дрожащий свет сильно старил его, накладывая на морщинистое лицо тени и от прожитых лет, и от пережитых несчастий.
— Ты тоже отступаешься от меня, Абдул-бек? Не зря говорят: верь тому, кто умеет рядом с тобой и проигрывать.
— Я остаюсь, — коротко ответил табасаранец, не обращая внимания на горькие слова собеседника. — Ты устал бороться, ты скрываешься в Персию. У меня есть силы. Я буду сражаться.
— Берегись. Аслан-хан узнает, чья пуля ударила в сердце его младшего брата.
— Он должен быть мне благодарен, — усмехнулся Абдул-бек. — Я убрал камень, на котором могла опрокинуться арба его власти.
— Тем более, тем более он будет тебя искать, чтобы убить. Чтобы показать народу, как он умеет мстить за свою кровь.
— Я не боюсь ворон. Я охочусь за коршуном.
Сурхай-хан задумчиво покивал и снова огладил бороду.
— Я слышал об этом. Но, кажется, ты перепутал породу. Генерал Мадатов больше похож на орла.
— Возможно, — легко согласился бек. — Но моя винтовка доставала и орлов тоже.
— Пусть будет так. Я не виню тебя и не сетую. Каждый уходит своей дорогой, и кто же может сказать загодя — какая вернее. Сколько осталось твоих людей?
— Сорок. Может быть, пятьдесят. Может быть, тридцать пять. Я ещё не считал после сражения.
— Возьми и моих. Всех, кого выберешь. Мне хватит и двух сотен, чтобы довести семью до Тебриза.
— У тебя уже осталось не больше, — тихо и почтительно сказал табасаранец.
Сурхай оглянулся. Даже в темноте было заметно, что толпа конных, что стояла в отдалении, уменьшилась едва ли не вдвое. Старик сгорбился, злобно хлестнул плетью коня и, не глядя по сторонам, поехал шагом к воротам. Там заскрипели железные петли, и в узкий дверной проём поодиночке выходили обмотанные платками женщины. Одни тащили плачущих детей за руку, другие осторожно прижимали ребёнка к мягкой груди. Жители Казикумыха проявили милость к бывшему властителю ханства...