Она подвела коня к воротам, вздрогнув при виде медленно разрастающейся ледяной паутины. После того как они осторожно вышли за ворота, девушка по-дружески сильно шлепнула коня по крупу.
Филипп заржал и припустил рысью через лес домой.
Белль стало очень жаль себя, но она уже приняла решение.
– Мне нужна веревка, – объявила она Когсворту, входя в кабинет.
– Да, конечно, сейчас же принесем, – кивнул мажордом, потом опомнился. – Что вам нужно?
– Я не отпущу его, пока не получу ответы на некоторые вопросы, – проговорила Белль сквозь зубы. – Помогите мне его связать.
– Связать? Хозяина? – поперхнулся Когсворт.
– Он бросил моего отца в холодную темницу, а потом оставил меня вместо него! Думаю, учитывая обстоятельства, вполне милосердно будет связать вашего хозяина и усадить в тепле, у горящего камина! – отрезала Белль.
Когсворт колебался.
– Да... Я вас понимаю... хорошо... БУФЕТНАЯ КОМНАТА? Кладовая? Вам нужно...
Он вперевалочку удалился, заламывая руки, – идея подобного святотатства его ужасала.
Белль наблюдала за суетящимися вещами и немного удивлялась тому, как легко она приняла все происходящее. Всего несколько часов назад она узнала о существовании заколдованного замка, а теперь отдает приказы его обитателям, как будто всю жизнь этим занималась. Интересно, что случилось бы, если бы она не пошла в запретное западное крыло? Она так и осталась бы узницей Чудовища? Или стала бы королевой этого места?
Библиотеку она так и не увидела...
Белль не слишком-то доверяла столовому серебру и лично проверила, крепко ли затянут каждый узел. Случалось, им не хватало денег на металл, и тогда отцу приходилось на скорую руку соединять несколько своих изобретений при помощи кожаных ремней и веревок. Так что Белль отлично умела затягивать узлы.
Приехал столик на колесиках, а вместе с ним – миссис Поттс, с горячим чаем и бренди, миской бульона и закрытой супницей, в которой, судя по запаху, лежала обычная пища Чудовища – сырое мясо.
Белль решила помочь, и сама промыла раны Чудовища: все живые вещи были слишком низенькими (если не считать швабру и метлу) и недостаточно сильными, чтобы намочить тряпицу в горячей воде и отжать, а потом осторожно промыть рану.
«Интересно, могла ли моя мать исцелить его? Щелкнула бы пальцами – и готово!»
Белль напрягла память – может, мама лечила ее в детстве, – но вспоминался только Морис: вот он бинтует ей ногу, вот накладывает мазь, вот целует оцарапанную руку, чтобы быстрее заживало. Она не помнила, чтобы мать ее лечила. По правде говоря, она вообще ничего не помнила о маме.