Нет, всё-таки жизнь – это непомерное испытание и мучение с редкими вкраплениями эмоционального подъёма, жизнь – это сопротивление внешнему миру, борьба за существование, так же, как у первобытных людей в произведениях Жозефа Рони, борьба за огонь, борьба за пищу, борьба за любовь. Это Алексей сознавал, но второй вопрос, который возникал после осознания первого, что есть жизнь, не имел ответа, а звучал он просто – зачем?
Алексей потряс головой, выходя из ступора от неожиданно пришедших, не имевших решения задач, с улыбкой посмотрел на суетящегося с бумажками Андрея, на остальных друзей, раскапывающих старинные вещи, и решил посетить чердак. Туда ещё никто не додумался забраться, и он, как первооткрыватель, полез по круглякам выступающих брёвен, оскальзываясь, но упорно подбираясь под свод полуобвалившейся крыши.
Чердак был просторный, с облупленной печной трубой, засыпанный землёй, сгнившей соломой и какими-то совсем ненужными ящиками, банками, бутылками, разбитыми рюмками, гранёными стаканами и затейливыми пузырьками, то ли от духов, то ли от спиртосодержащих жидкостей, явно старыми. Порывшись среди этого хлама, он натолкнулся на ящик, обёрнутый давно треснувшей кожей и закрытый ржавым замком. Поддавшись порыву первопроходца-кладоискателя, с помощью найденного тут же железного прута Алексей содрал замок, который вместе со скобами с треском отошёл от сухого дерева, откинул крышку, покрытую паутиной и пылью, и обнаружил внутри аккуратный свёрток старой материи. Брезгливо развернув ткань, под которой было что-то жёсткое, увидел деревянную доску, тёмную от времени. «Иконы» – промелькнуло в его голове, но в руках лежали вовсе не иконы, а две книги: одна в твёрдом деревянном переплёте, а под ней другая, завёрнутая в дополнительную тряпицу, в старом, облупленном, видимо, кожаном. Раскрыв первую, он приметил рукописные буквы кириллического алфавита, листы бумаги были совсем трухлявыми. Алексей осторожно прикрыл книгу. «Надо же, наверно, какой-нибудь церковный текст», – подумал он, опасаясь листать дальше. Вторая книга была более сохранна, листы сделаны явно не из бумаги, толстые и жёсткие, почти не гнулись, на них слабо проступала арабская вязь. Переплёт из толстой кожи полопался в разных местах, чернила выцвели, книга была гораздо больше и толще, чем первая, но никаких украшений как в фильмах про сокровища и старую Русь на ней не было. Она была тёмная, тяжёлая и совершенно непонятная; арабским, как, впрочем, и другими языками, Алексей не владел. Но находка так его затянула каким-то духом вечности, что он решил её не обнародовать, тем более что внизу копошился историк Андрей, подметающий все, что было в доме.