От святого Власия пресветлого
Над зверями власть нам, людям, дадена,
Собирайтесь, звери, в неминучий путь,
В неминучий путь да в лес нетронутый.
Собирайтесь, птицы перелетные,
Собирайтесь, звери мягкошерстные,
Покидайте гнезда ваши тайные,
Оставляйте норы ваши теплые…
Суслов осторожно тронул старика за плечо. Иляшев поднял незрячие, устремленные куда-то внутрь себя глаза и сказал:
— Иди, Иванко, иди… Пути у нас теперь разные. Тебе о людях заботиться, мне — о зверях.
Суслов постоял перед ним, но старик снова запричитал. Он вызывал зверей поименно, кликал соболя и куницу, белку и горностая. Он объяснял зверям, почему пришла пора уходить из обжитых мест и искать новой жизни; он просил у них прощения, что не нашел других угодий, где бы люди могли добывать нужный им черный камень. Суслов с удивлением и огромным душевным волнением слушал, как старик пытался объяснить своим питомцам острую нужду человека в черном камне теми же самыми словами, какими еще недавно сам Суслов объяснял это ему.
Не от нас беда случилася —
Вся беда пришла от Гитлера!
Вы своею силой-яростью
Человека здесь не трогайте.
Наточите клык на ворога,
Раскогтите его до смерти…
Прервав свое заклятие, которым он призывал на Гитлера лесные силы, Иляшев еще раз обратился к Суслову:
— Иди, Иван Матвеевич, тебя Саламатов ждет… Поклонись ему от старика. Прости, что измучил тебя. Искал надежду, а защиту потерял. Долгие теперь меня дела ждут, так что провожать тебя не пойду. Ты один, а их, бесприютных, вон у меня сколько.
Первый раз он назвал Суслова по имени и отчеству, подчеркивая этим новые между ними отношения. Иляшев как бы передавал ему эту землю и власть над ней и теперь должен был навести полный порядок в хозяйстве, чтобы никто не мог упрекнуть его в нерадении.
Суслов сел у входа в пещеру и долго сидел в полной неподвижности, не чувствуя, как замерзают больные ноги, как крупные хлопья снега покрывают его плечи. Ни один звук не доносился до него из притихшего леса, как будто все вымерло вокруг, как будто и звери и птицы уже покинули окрестности и теперь здесь скапливалась тяжелая тишина в ожидании того, когда по знаку геолога возникнет рудник и послышится новый шум труда, ничем не напоминающий голоса природы.
Суслов вспоминал весь пройденный ими путь. Он видел горькое горе старика, отрешенность его от всей своей старой жизни, полной высокого смысла и красоты, ради новой, ему совсем неизвестной, какая придет сюда по знаку Суслова. И когда молодому геологу показалось, что он все понял и уяснил себе, понял не только жизнь и страдания старика Иляшева, но и свою собственную жизнь, свои страдания, когда ему показалось, что душа его как бы обновилась, — он поднялся, молча поклонился в ту сторону, где горевал одинокий лесной человек, взмахнул палками, оттолкнулся и пошел в сторону Красногорска. В этот час он понял, что его ждет необычайно разнообразная и прекрасная жизнь, на какую он не смел надеяться в лучших своих мечтах. Пусть даже она окажется снежным миражем в лесной пустыне, — одна надежда на такое будущее согревала сердце. Он шел и не замечал, что болен и устал, потому что перед ним стояло это будущее, влекущее к себе с той силой и остротой, какие приходят раз в жизни и остаются в памяти до конца ее, становясь великим и прекрасным образцом того, к чему следует стремиться.