— Ничего, мы все вверх будем карабкаться. Устанем идти — на четвереньках поползем. Правда, Сергей Николаевич?
— Авось и выдержим, — позевывая, подтвердил Филипп.
Спокойная уверенность товарищей была как будто даже крепче стремительной веры самого Нестерова. И он почувствовал себя так, словно в долгом пути оперся на твердую руку проводника.
Хуже было с Дашей. Оставшись без Андрея, она утратила ясное свое спокойствие и твердость духа. Не один раз Нестеров, сидя напротив нее за черной лентой транспортера под рентгеном, видел у нее на глазах слезы. Камни текли бесконечной рекой, светясь всеми цветами радуги, недоставало только голубого цвета алмаза. Иногда Нестеров выключал на десять — пятнадцать минут аппарат, чтобы глаза отдохнули от призрачного свечения, движок замолкал, Даша откидывала полог палатки, в помещение хозяином входило солнце. Нестеров поднимал глаза и видел утомленное, бледное от напряжения лицо Даши, и ему становилось жалко ее. Она же, поймав его взгляд, торопилась снова задернуть полог и просила:
— Включите мотор, Сергей Николаевич, у нас еще два ящика концентратов.
Сергей поговорил о ней с Головлевым. Головлев согласился, что Дашу надо отпустить. Иляшев мог проводить ее до Дикого, а там дорога простая…
Условившись об этом, Нестеров заговорил как-то с Дашей об отъезде.
Даша вскинула на него обведенные темными кругами глаза, вдруг встала, машинально смешала отобранные под рентгеном кристаллы граната, сухо спросила:
— Выходит, я хуже всех?
— Нет, Даша, — примирительно сказал он, — но вам труднее, чем другим. Да и Андрей…
— Андрей от меня не уйдет, — отрезала она. — А не поклонясь земле, и гриба не поднимешь. Так что уж давайте вместе ей кланяться!
Сергей попросил поговорить с Дашей Головлева. Но с тем она просто поругалась, и больше этот разговор не поднимался. Да и сама Даша стала как будто легче переносить разлуку с мужем, а может быть, теперь она боялась показать свою тоску.
Больше всего дивился Нестеров тому, что никакая неудача, никакая тяжелая работа не отражались на здоровье его и его помощников. Они как будто раз навсегда прогнали болезни, уныние, грусть из своего лагеря. Сам Нестеров чувствовал себя так, будто исполнилось врачебное предписание или предчувствие его давнего знакомца, госпитального врача. Ни разу не возвращались ни головная боль, ни состояние слабости и тяжести, столько раз наваливавшиеся на него в те дни, когда он и работал меньше, и ел лучше. Все тело его налилось здоровьем и силой. И он с удовольствием думал о том, как, закончив работу, навестит доброго этого человека и поблагодарит за рецепт. И, уж конечно, тогда врач не откажется вернуть его в армию.