Аспирант был вальяжен и насмешлив. Не без столичного снобизма он выдерживал паузу, пока ктото не пошутил:
— Его утопить надо, как опасного свидетеля!
— Ну зачем же? — невозмутимо возразил москвич. — Сезон не купальный. Я вступаю в вашу кодлу, как вы изволили ее назвать, на оговоренных уже условиях.
У костра недоверчиво притихли.
— Ты что, испугался? — спросил Блуда.
— Нет, я не испугался! Мне очень хочется посмотреть, как ваша кодла развалится через годдругой. Мне интересно, кто первый сбежит и что вы предпримите. Могу заверить, что я первым не буду. Я подожду!
— А как же аспирантура? — спросил Кельсий. Он тоже был удивлен.
— Я ее уже бросил! — невозмутимо ответил Аспирант. — Увидел эти прекрасные места и понял, что именно здесь, и только здесь, я напишу свои книги… И подарю каждому с дарственной надписью.
Для этого мне нужно года три-четыре.
— Ну дает, спирантик!..
Федор остановился, рассматривая заледеневший берег. Все помнил. Не мог только вспомнить, кто сказал «ну дает».
Кто мог знать тогда, что из всего этого выйдет через четверть века. Мог ли предполагать Аспирант, что проживет на Байкале больше десяти лет, так и не дождавшись измены. О таких деталях, что Граф станет Графином, Аспирант — Аспирином, что к нему, к Федьке Москве, может быть, только благодаря жене — ее щедрости и гостеприимству, не пристанет, годами льнувшая кличка Мышь, об этом они знать не могли.
Память снова вернула его в теплое лето двадцатисемилетней давности.
Потом они наивно клялись и пили водку, ощущая себя людьми, за которыми сила. И если дотошно вспомнить ту чушь, что несли они у костра короткой летней ночью, то от очевидного совпадения бездумных фраз, ставших пророческими, и дальнейших судеб — лезла в голову всякая чертовщина.
Федор отчетливо помнил, как подвыпивший Блуда, словно о потрясшем его прозрении, выкрикивал:
— Ведь кто-то из нас будет последним — и никуда от этого не деться!
Вроде бы глупость говорил, да еще с амбицией, но все отнеслись к его словам серьезно.
— Последнему хуже всех! — заявил Тунгус. — Это как в кабаке: пили все, а карманы выворачивают тому, кто остался за столом.
— И что делать последнему? — напористо, будто именно ему, Блуде, это предопределено, вскрикивал он.
— Заплатить за всех! — посмеялся кто-то.
— Создать новый орден Верных!
— Война план покажет! Главное — начать!
— Путь к цели — все! Достижение — ничто! — провозгласил Аспирант.
Все ждали, что скажет Кельсий. Он долго молчал, пощипывая струны гитары, а когда понял, что должен что-то сказать, — отложил ее, гулко и жалобно загудевшую, на обкатанные волной камни, пожал плечами: