Тунгуса похоронили как героя. Он ушел чистым, порядочным, никому не успев навредить и сделать зла. Граф перестал шутить с таежным зверьем, все разом поумнели, стали осторожней, дорого заплатив за свой опыт.
Но это была только парадная часть их жизни — вывеска. Как у всякого не вполне законного дела существует теневая, черная сторона, была она и у Верных.
Как-то к Москвитиным приплыл на моторке Граф. Он был зол и возбужден, что редко бывало с этим добродушным парнем. В дом идти отказался: даже из лодки не вылез. Федор, поддернув голенища болотников, вошел в воду.
— Стемнеет, приплывешь к скале с двумя соснами. Прихвати с собой дубину.
— Что случилось-то? — присел Федор на борт лодки.
— Человек пятнадцать пьянствуют, лес рубят, поганят берег. Я к ним по-хорошему — они чуть ружье не отобрали. Что им сделаешь? Пьяные! Кричат «стреляй», рубахи на себе рвут.
— Может, милицию вызвать? — пожал плечами Федор.
— Вот-вот, участкового! — побагровел Граф, сверкая глазами. — А он спросит: «Вы-то там на что?» — Граф дернул шнур. Мотор чихнул, выпустив синее колечко дыма, но не завелся. — А если мы его об этом попросим, а он не приедет, — снова заговорил Граф, наматывая шнур на маховик, — потом, что бы ни случилось с этой пьянью, все на нас повесят… Отчего они такие наглые? У кого-то мохнатая рука есть. Короче, с Блудой и Упырем все решено! — Граф снова дернул шнур, мотор взревел. Федор оттолкнул нос лодки. Она круто развернулась и, быстро набирая скорость, помчалась на восток, в сторону кордонов Кельсия и Аспиранта.
Среди ночи шестеро лесников напали на лагерь отдыхающих, завалили палатки и били сонных дубьем. Следов не оставили. Утром самому же Графу пришлось вызывать мотовоз со «Скорой помощью» и грузить в него пострадавших. Двоих или даже троих в городе положили в реанимацию.
Кельсия несколько раз вызывали к следователю, но он сумел оправдаться. Из города вернулся задумчивый, на очередном сходе вздыхал печально, стихов не читал и несколько раз повторил, имея в виду ночное избиение хулиганов, что это не метод: надо быть умней и дипломатичней.
— Надо! — хмуро согласился Граф. — А как?
— Взять повышенные социалистические обязательства по читке лекций о культуре и нравственности, — шепелявя, съязвил Аспирант. Прошла неделя после побоища, а губы у него были опухшими. Той ночью то ли кто из отдыхавших лягнул его в лицо, то ли свои впотьмах задели.
Через год этот случай вспоминался как шалость. Теневая сторона жизни Верных становилась все резче и рельефней.
На солнечных склонах шуршал прошлогодний опавший лист, успевший подсохнуть после стаявшего снега. В тенистых падях, обреченно истекая капелью, еще лежал почерневший снег. Из распадков веяло сыростью и прохладой. Здесь Федор почувствовал облегчение, снова становясь тем, кем единственно уважал себя — человеком в лесу, — бесплотной мыслью, без возраста, без прошлого и будущего. Эта мысль двигалась в благоприятной среде без раздражителей, радуясь запахам, солнцу и весне.