Так было от сотворения мира, и только последний век все разрушил… Потому, что некто все это старательно стремится разрушить. Еще будучи студентом я понял кто и для чего… Но об этом потом.
Мы, не разрушая семьи, превыше ее ставим свою общину. Иначе и быть не может. Мы допускаем даже временный обмен женами, совместное воспитание детей… Так было встарь, не мы это придумали…
Алик, слушавший заумные речи с невозмутимым лицом, не выдержав, хмыкнул.
— Желательно без сексуального контакта, — добавил Сергей голосом, уже слегка сбитым с прежнего тона.
— На кой же черт тогда ими меняться, — откровенно расхохотался чикиндист, — если без контакта?
— А я тебе объясню, — запальчиво заговорил Сергей. Он тряхнул лохматой головой, и в глазах его появился упрямый холодный блеск: — Чтобы не было порабощения личности семьей, чтобы семья не разрушала общину, работая только на личный интерес! Может быть, через тысячи лет, другими, повзрослевшими и разочарованными цивилизацией, мы возвращаемся к родным, вечным, языческим пенатам: к культу земли, солнца, обнаженного тела, к культу рождения и зачатия жизни… Я вижу, ты опять усмехаешься, думаешь, игра?! Зря. В конечном счете общинная любовь — единственно подлинная и разумная — ведет нас к природе-матери. Только через любовь природа обретет живую душу, сердце и разум, и нашими руками сможет восстановить и спасти себя.
Убийство — грех, но мы не отрицаем разумное убийство — охоту и даже должны разумно убивать животных. Ты больше нас жил среди природы, знаешь ее, ты на голову умней нас в этом деле и образованней. И потому ты нам нужен.
— Я школу и ту не закончил — гепетеушник, — усмехнулся Алик. — Мало что из твоей речи понял… Но ты интересно начал про контакт, про жен! — раздавил он окурок. — Я несколько раз брал баб в горы — уже два года, как зарекся.
Последняя сильно бухала, но бичовка была, что надо. Как-то ушел я в город за продуктами, ну и запил. Возвращаюсь, думаю, или сбежала, или сдохла. Прихожу — изба протоплена, мясо вялится, полная кастрюля свеженины на плите.
— Она не подошла тебе? — смущенно и растерянно спросил Сергей.
— Подлюшничать стала, как все. Я, как человек, ей условия поставил: плачу сотню рублей в месяц за поварские дела и стирку. Любовь и продукты — бесплатно. Хочешь заработать на эфедре, все, что нарежешь — твое. И двадцать процентов с продажи шкур. Так она пару куниц продала, деньги пропила и заявляет: «Женись, или заложу. За браконьерство тебя посадят». Я ей говорю: «Ты же сама к этому причастна и меха сбывала». А она: «Я — женщина, меня пожалеют, а тебе хана».