– Туше, – воскликнул Михаил, – я тоже с тобой согласен, что русский народ умен, предприимчив, способен к учению и в то же время не злобен и, главное, не злопамятен. Но там, у нас в верхах, некоторые очарованные так называемой просвещенной Европой, считают русского мужика за белого дикаря, с которым можно говорить только языком кнутов и топоров…
– А потом, – сказал я, – когда мужик разок поговорит с ними о том же самом и на том же языке, они будут орать «А нас за что?» и тонкими, скользкими от собственной крови пальцами будут пытаться выдернуть из живота вонзившийся туда солдатский штык. Но впрочем, это уже крайний случай, который имел место в нашей реальности.
– Но это уже не наш метод, – строго сказал Михаил.
– Действительно, не наш, – согласился я, – ведь на обучение каждого заносчивого «благородия» хоть в Морском Корпусе, хоть в Павловском училище, хоть где бы то ни было, были затрачены, в конечном счете, народные деньги, по копейкам податями собранные с мужиков. Тут тщательнее надо, чтобы благородия были благородными не только по названию, но и по сути, и чтобы они были авангардом русского народа на пути в Великое светлое будущее, а не погонщиками по дороге в ад.
– А вот тут, – Михаил назидательно поднял вверх палец, – нам поможет собранная на войне лейб-кампания. Офицеры, лично преданные тебе и мне, единомышленники, подобно нам с тобой считающие сложившееся положение нетерпимым, а еще те, кто думает, что затхлые старики слишком уж засиделись на своих постах и что их пора бы подвинуть в отставку…
– А вот с последними, Миша, надо бы поосторожнее, – сказал я, – чистых карьеристов, конечно, можно использовать как таран, но потом их сразу требуется выводить за скобки. По-другому никак, потому что такой карьерист опаснее пригретой за пазухой ядовитой змеи. И ведь никогда не угадаешь, когда он посчитает выгодным тебя укусить и переметнуться к новому покровителю.
Михаил хмыкнул и снова разлил в бокалы коньяк.
– Один из этих, по твоему выражению, чистых карьеристов, – сказал он, – моя дядя Ник Ник младший, который явно что-то пронюхал и сейчас находится в Москве. Я получил от него записку с просьбой о встрече. В Царское Село к Ники у него пробиться не получилось, и он решил попытать счастья со мной. Должен сразу сказать, что тебя он, скорее всего, воспринимает не более чем деталь интерьера, случайное увлечение сестры, которое вскоре будет забыто.
– Однозначно, – сказал я, – резать тут надо, не дожидаясь перитонита. Если я верно помню историю первой мировой, то именно этот твой дядя Ник Ник в угоду французам слил кампанию четырнадцатого года, сняв войска с австрийского направления и бросив их на лобовой штурм силезских укрепрайонов. Безнадежный штурм, надо сказать, ибо вскрывать долговременные укрепрайоны иначе, как завалив их трупами своих солдат, тогда еще не умели. А ведь в тот момент, когда он свернул первую галицийскую операцию и начал наступление в Силезии, австрийская армия была фактически разгромлена, путь на Будапешт открыт, а Австро-Венгрия оказывалась на грани выхода из войны… Только вот французам совсем не хотелось заканчивать войну в такой конфигурации, когда у них оккупирован весь север, враг стоит в семидесяти верстах от Парижа и вдруг русские заявляют, что война окончена их победой. Чем все это закончилось в окончательном итоге, ты помнишь…