* * *
Тогда же, там же. Императрица Всероссийская Ольга Александровна Романова.
Вот и свершилось… Мои первые подданные, в числе которых был мой брат Михаил, принесли мне присягу. Потом их становилось все больше и больше, и было уже невозможно попросить остановить эту карусель, потому что мне страшно и кружится голова. И только тверда рука Александра Владимировича, который сразу же после принесения мне присяги взял меня за локоть, готовый поддержать, если я грохнусь в обморок; с другой же стороны меня подхватила Дарья Михайловна, но все обошлось. Зато я сразу поняла, насколько тяжела шапка Мономаха (хотя никакой шапки на мне и не было, а только легкая летняя дорожная шляпка с вуалью[34]).
Вот так я стала всероссийской императрицей под гулкими сводами дебаркадера Варшавского вокзала, в окружении солдат, которые сразу начали называть меня матушкой, хотя я им годилась, по меньшей мере, в сестры[35]. И еще одно я заметила в людях, которые меня окружали. Они приносили мне присягу не по обязанности и не для того, чтобы быть как все, а искренне, в полном убеждении нужности и важности этого дела. И эта убежденность касалась не только моего брата Мишкина, Александра Владимировича и Павла Павловича, но и солдат бригады моего будущего мужа, хотя им никто не читал лекций по поводу того, что будет, если наше предприятие не удастся. Они были горды тем, что их княгиня-матушка стала императрицей всероссийской, и теперь по всей России настанет прекрасная, сытая и украсно украшенная жизнь.
Эти солдаты пойдут по моему приказу в огонь и в воду (что им привычно), достанут с неба луну и, если понадобится, будут штурмовать врата самого ада. Мой Александр Владимирович говорит, что вся эта преданность из-за того, что и я и он отнеслись к этим солдатам по-человечески, может, впервые за всю их жизнь, и видим мы в них не нижних чинов и серую скотинку, и не винтики в государственном механизме, а таких же людей, как мы сами. Он считает, что если мы распространим это удачный опыт на всю Россию, то вызовем к жизни силы, способные сотрясать Вселенную и изменять ход мирового развития, и все это без слома российской государственности, войны, глада и мора.
Пока я ничего не могу сказать на этот счет. Мой Папа тоже считал себя народным императором, но выходило у него что-то не совсем то… Народ, как объяснил Павел Павлович, это не нечто застывшее и окаменевшее, а живой развивающийся организм, и остановка этого развития подобна смерти, чего не понял мой дорогой Папа и некоторые его сановники вроде Победоносцева. С одной стороны, я должна продолжить политику своего любимого родителя, которому претило купаться в роскоши. Папа любил вещи простые и практичные, отчего народ имел возможность лицезреть своего царя то в потертом на локтях мундире и солдатских сапогах, а то и в простонародной косоворотке, удящего рыбу с мальчишками на берегу пруда.