Неужто, думаю я, теперь так делают перед повешением, или мой мучитель извращенец и жаждет меня изнасиловать в таком вот, наголо обритом во всех местах, виде? Быть может, его возбуждают бритые голые женщины, а может, он просто хочет насладиться зрелищем моего унижения… Наверное, все это время он подсматривал за мной в специальный глазок, особенно в тот момент, когда бабы, раздвинув в стороны мои ноги, скоблили там своей бритвой…
Но вот все закончено, и на меня надевают чистое отглаженное платье из грубого полосатого ситца, на голову повязывают такую же полосатую косынку, а на ноги дают надеть башмаки из грубой кожи. Это не саван, а значит, казни через повешенье пока не будет, по крайней мере, не будет прямо сейчас.
И точно – меня выводят из бани, но тащат не обратно в мою обрыднувшую до чертиков камеру, а в кабинет к моему злейшему врагу. Я иду, едва передвигая ноги, и думаю, что теперь понятно, что он точно извращенец. Сначала он вдосталь со мной развлечется, а потом накинет мешок на голову и все же отправит на виселицу. Ведь приговор мне уже зачитали, а в нем сказано, что я приговорена к смертной казни без права апелляции или помилования. Ведь мы покушались на самое святое, что есть у этих гоев – на их царя-батюшку, который, правда, сам полностью равнодушен к их нуждам. Эти дураки поклоняются человеку, который думает только о себе, ну, или, по крайней мере, о нуждах тех, кто составляет его ближайшее окружение, а на остальных ему просто наплевать.
И вот я в этом проклятом кабинете. Поначалу я думала, что мой мучитель отошлет надзирательниц, а сам начнет рвать на мне платье, чтобы добраться до тела – и вот тогда я вцеплюсь своими пальцами в его наглую рожу, и пусть меня тогда хоть убивают на месте… Но все пошло совсем не так. Усадившие меня на железный стул надзирательницы никуда не ушли, а остались стоять за моей спиной, будто показывая товар лицом. Мой мучитель встал, вышел из-за стола и очутился прямо напротив меня. Ну все, подумала я, сейчас накинется. Я уже сразу напряглась, чтобы успеть оказать сопротивление, а он все не начинал, разглядывая меня так, как энтомолог разглядывает лучшую в его коллекции бабочку, уже приколотую булавкой к холсту. Потом он полуобернулся, взял со стола бювар и сухим, ничего не значащим, голосом начал зачитывать мне императорский указ о моем помиловании и замене смертной казни пожизненной каторгой. Вроде бы как в честь победы над Японией. Я же не хочу жить, а тут мне подсовывают такое! За что?! Мой бедный возлюбленный ушел из жизни в результате нелепейшего случая, а я даже не могу последовать за ним следом. Какая ужасная несправедливость!