— Да ведь вы забыли про князя Памплиса! — воскликнул Скирвайлис. — Вот пусть он и руководит вами.
— Ретавский вотчинник охотно водил дружбу с немецкими псами. Люди не доверяют ему. Он поклоняется уже другим богам, — перебивая друг друга, с жаром заговорили нарочные.
Неожиданно от них отделился проводник Карка, невысокий, кряжистый, как старое дерево. Подбежав к Скирвайлису, он опустился на колени.
— Соглашайся, милосердный князь! Ведь этого хотят общинники Локисты, весь прочий люд! — взмолился он.
— Живо вставай, вот еще вздумал! — прикрикнул на него Скирвайлис и, обращаясь к остальным, сказал: — Ладно, поеду с вами! Пусть ваши кони отдохнут, да и вам тоже не помешает отдышаться, а завтра спозаранку — в путь!
Стоило князю произнести эти слова, как за кустом послышалось всхлипывание. Сквозь заросли было видно, как в сторону дома, закрыв лицо руками, бросилась женщина. Это была Мансте.
Сначала она издалека наблюдала за всадниками, заметила, как Скирвайлис отделился от группы прибывших и направился к клену, точно желая укрыться в его тени. Однако те потянулись следом, ведя под уздцы рысака. Женщина почувствовала недоброе. Не чуя под собой ног, она кинулась к калиновому кусту. Притаившись там, стала следить за происходящим. Когда же люди с почтением заговорили о старом князе, сердце ее радостно забилось. Какое счастье, подумалось ей, что волею судьбы она живет рядом с человеком, которому храбрые мужи доверяют возглавить восстание, видя в нем спасителя родного края.
Долго молчал старый князь и все-таки произнес решающие слова. Теперь уже стало ясно, что решение его бесповоротно. Завтра на заре он покинет деревушку. Злой рок обрубил все ветви этого могучего дерева, оставив нетронутым лишь старый ствол — видимо, близок и его черед…
При мысли об этом Мансте не смогла сдержать стона. Задами помчалась она по косогору к реке. Прижав руки к груди, нетвердыми шагами вошла в густой ракитник, которым порос песчаный берег речушки, забралась в самую его гущу и бросилась на землю. Только тогда молодая женщина дала волю слезам, отвела душу.
Наплакавшись, Мансте поднялась, тщательно ополоснула лицо речной водой, причесалась. Во двор она вернулась успокоенная, разве что лицо ее приобрело болезненно-бледный оттенок.
Бросив на нее взгляд, Скирвайлис понял, что Мансте все знает. Их глаза встретились. У князя защемило сердце, и он отвернулся, позабыв даже от растерянности, куда собирался идти, что делать. Ему вдруг захотелось подойти к невестке, обнять ее, утешить ласковым словом, но он не сделал этого, испугавшись собственной слабости. Больше всего старый воин опасался сейчас дрогнуть, нарушить данное людям слово. Он сердито нахмурился. Надо что-то делать, давать указания, распоряжения, тогда все образуется само собой, подумал князь. Пожурив Скабейку за нерасторопность в то время, когда нужно спешно собирать снаряжение для боевого похода, Скирвайлис быстрым шагом направился в клеть. Там он вытащил из ножен меч, придирчиво оглядел его, взвесил в руке щит, сосчитал стрелы в колчане и уставился долгим взглядом на бревенчатую стену, между бревнами которой виднелся белесый мох. Мысли его унеслись в далекое прошлое — он отчетливо вспомнил отдельные картины жестоких сражений, лица павших на поле брани воинов и командиров. В памяти то и дело всплывал образ невестки, которая скорбно смотрела на него проникающим в самую душу взглядом.