И вдруг вошла акушерка — будто бы проверить, как тут они, и подошла к Любе, и за руку ее взяла, и номерок этот, на куске клеенки шариковой ручкой написанный, на марлевом бинте, с нее сняла! И с той девчонки ее номерок сняла и местами их поменяла! Даже Люба рот разинула, а та, другая, опять рыдать кинулась — но теперь, наверное, уже от облегчения.
Утром им деток в палату принесли, кормить: мальчика и девочку. Девочку — Любину… Только издали на нее и посмотрела, не стала на руки брать и сердце рвать. Запеленутая, как поленце, носишко сердитый торчит… Взяла СВОЕГО. Цвет какой-то странный: и не розовый, и не коричневый, а с отливом в фиолетовый, помидоры такие вот тоже странные бывают, видела… их тоже в руки страшно брать — а тут дитё! И аж сердце стукнуло: мама дорогая, что она, дура, наделала?! Зачем этот обмен устроила?! А оно, непонятное это, глазенки открыло и на Любу прямо и посмотрело! А глаза — ну точно Ричардовы пуговицы круглые, яркие такие! И нос такой же вроде — широкий и как пальцем прижат… И волосики на голове из-под казенной косынки черным пухом…
Притиснула ребеночка к себе — и вроде как родное! Тут и в палату ввалились — к той, что на койке напротив с ее, Любиным, кровным: муж ее, совсем мальчишка и пьяный, видно, еще со вчера. Бабы какие-то с передачами, котлетами навоняли на все отделение: гвалт, крик, за здоровье пьют! Девочка по рукам пошла — рассматривают, орут: нос-то папин! А глаза — свахины, голубые глаза-то! А глаза не свахи никакой вовсе, а ее, Любины! И муж тут куражится, вроде как главный: недоволен, значит, что дочка! Мальчика хотел! Увидел бы ты мальчика, враз, небось, протрезвел бы! Люба спиной к ним повернулась, а тут и нянька пришла, ругается в голос — наследили, натоптали, самогонку принесли! Всех вон! И детей унесла от греха подальше, спасибо.
Историю эту Люба почему-то сейчас вспомнила, как рыжую эту Катю увидела… Рыжие — они тоже свой цвет хорошо передают. Рыжий ребенок ни с того ни сего, с бухты-барахты в семье не родится. И еще раз подумала — судьба. Судьба тогда и Светкины козни от нее отвела, и с нужными людьми познакомила, и с Ричардом, и в ту сельскую больничку занесла — вместе с той, которой Люба девочку свою отдала. И так все шито-крыто и осталось ведь! А уж Боба как обрадовался, когда приехал! Люба тогда уже дома давно была: выписалась прямо через три дня, потому как отчего-то все ей неспокойно было… Домой, понятное дело, поездом вернулась. Приданое для ребенка на первый случай ей все тот же знакомец приобрел, он же и до поезда довез, хороший человек, дай бог ему здоровья и на новом месте благополучия!