В тот день был Гринбриар. Если кто-нибудь замечал другой такой же, сразу восклицал: «Тьфу на Гринбриар!», и если успевал крикнуть первым, то выигрывал. Всю ночь шел дождь, в ветре гнездился холод. Мы ехали через мост к Ливенуорту, высаживая по пути людей. Я была последней. Шоссе тянулось между холмов. Северный холм отливал зеленью, на нем располагалась частная школа Святой Марии для девочек. На южном – за глухой стеной – находилась то ли тюрьма, то ли фабрика. В долине между ними с южной стороны от шоссе виднелось поселение. Черные дома в высоких мертвых деревьях. К нему от магистрали сворачивала грязная дорога. Первый дом стоял справа – перед дверью на кирпичах две доски, но верхняя фута на два ниже порога. В окне круглый красный неоновый знак – пиво «Карлинг». Прибитый гвоздями черный толь. От шоссе к дому сплошная грязь – не разобрать, где заканчивается дорога и начинается двор. Мокрая серая грязь, моментально превращающая следы в дождевые лужицы. И непонятно, ходили тут люди или нет. На дороге и около домов никого.
Я подошла к доскам, встала на вторую и легко, жизнерадостно постучала в дверь. Вскоре она открылась, и на пороге появился высокий, настолько ссутулившийся мужчина, что плечи, казалось, висели впереди него. Его пояс сзади сидел высоко, спереди низко, и в него упирался живот. Серый, весь серый, но черное лицо гладкое и жирное, словно у прячущего что-то политика. В серой бандане, как у матери, когда она драит полы, или у тетушки Джемаймы. Помню, слушала ее по радио, сидя под столом и обернувшись длинной тряпкой, будто бесцветной палаткой.
– Привет! Пришла ненадолго повидаться.
– Заходи. – Голос усталый, голова склонена.
Я вхожу в комнату. Дело в том, что я участвую в конкурсе, во время которого мы набираем очки, убеждая людей голосовать за нас. Нужно пятьдесят тысяч голосов, и я старалась день и ночь, но сегодня наступил последний день, и мне, чтобы победить, требуется заполучить всего двадцать пунктов. Если они мне достанутся (я показываю карточку с самолетиком), то я получу право слетать в Лондон, Париж или Рим. Дом – всего одна комната. По другую сторону двери старый, потрескавшийся, рассохшийся бар; посредине помещения круглый деревянный стол, рядом два кухонных табурета. За баром прибитые к стене в качестве полок доски, но на них пусто. Неоткупоренная бутылка «Будвайзера». С потолка на проводе свисает электрическая лампа. Все серо, пыльно и грязно. Мужчина тяжело наклоняется и пододвигает для меня к столу стул со сломанной спинкой. Обходит стол, садится на другой стул, сцепляет пальцы и укладывает на крышку обе руки. У бара стоит кто-то еще, но его лицо скрывает темнота.