Телман посмотрел на нее, затем на Грейси. По его глазам было видно, что он колеблется. Шарлотта улыбнулась.
– Я поеду туда, – решительно заявила она. – Если я сумею его найти, у меня будет больше шансов узнать о Мартине, чем у вас, если он действительно ездил к тому священнику по поручению Стивена. И я готова отправиться туда прямо сейчас. – Она посмотрела на Тильду. – А вы возвращайтесь к своим делам. Не хотелось бы, чтобы ваша хозяйка уволила вас, даже если вы отсутствовали по уважительной причине. – Она посмотрела на Телмана. – И спасибо вам за все, что вы сделали. Знаю, это отняло у вас немало времени…
В ответ тот лишь пожал плечами. Почему-то в эти минуты слова приходили ему в голову с большим трудом. Он даже не смог сказать, почему это так для него важно. Шарлотта встала из-за стола; все поняли это как сигнал того, что разговор окончен и они свободны.
***
Шарлотта шагала по прилегающим к Севен-Дайлз улицам. Для этой вылазки она надела очень старую юбку, которую как-то раз случайно порвала и потом не слишком удачно зашила. Чтобы не выделяться из толпы, она не стала надевать жакета, а накинула поверх простой блузки шаль – так обычно одевались женщины, работавшие в этой части Лондона или приходившие сюда за покупками.
И все равно она смотрелась здесь инородным телом, ибо бедность имеет не только свой внешний вид, но и запах. Ей казалось, что она знала, но, увы, она забыла, сколько бездомных сидели, сгорбившись, в дверных проемах или же с печальным, унылым видом стояли рядом с кучами тряпья или старой обуви, в тщетной надежде, что кто-то купит их немудрящий товар за пару пенсов. Но скорее пройдет мимо.
Вдоль середины улицы тянулась открытая канава с почти стоячей водой. Человеческие отбросы были повсюду, равно как и исходящий от них смрад, – что неудивительно, ибо здесь не было чистой воды, даже для питья, не было мыла, не было сухого, теплого жилья, иными словами, ничего, что облегчило бы голод и жуткую скученность.
Она шла среди них, опустив голову, не только с тем, чтобы быть похожей на них, не обласканных жизнью, но и потому, что ей было страшно на них смотреть, страшно заглянуть им в глаза, зная, что она в любую минуту может уйти отсюда, а они – никогда.
Шарлотта осторожно начала расспрашивать про солдатского священника. Ей стоило немалого мужества и силы воли подойти к кому-нибудь и заговорить. Ее голос мгновенно выдал бы в ней чужака, и это невозможно было скрыть. Говорить так, как говорили они, значило бы передразнивать их, а себя выставить притворщицей, еще до того, как она задаст свой первый вопрос, не говоря уже о том, чтобы получить на него ответ.