Но главное, больше не будет гнетущего ощущения, что ты вторгся в чужую страну, где живет совершенно другой народ, который не рад твоему вторжению, ощущения, что в вопиющей нищете этого народа есть частица и твоей вины. Впрочем, вопиющая нищета есть и в Англии. Люди умирают от голода, холода и болезней, но это его народ. Он ведь сам его часть, а потому совесть его чиста.
Стоя на палубе корабля, Питт не мог избавиться от чувства незавершенности своей миссии. За его спиной гребной винт пеной взбивал воду, и прекрасный город с каждым мгновением ускользал все дальше и дальше, исчезая в морской дали. Что он расскажет Наррэуэю? Теперь он знал гораздо больше об Аеше Захари: она оказалась совсем другой, нежели он думал о ней раньше, что, в свою очередь, заставило его совершенно иначе взглянуть на то, что стоит за убийством Ловата. Ибо убийство это было совершенно бессмысленное. Аеша же была женщина далеко не глупая.
Но прежде всего ему хотелось домой – к Шарлотте, детям, к теплу и уюту родного очага, к знакомым улицам, которые он знал как свои пять пальцев и язык которых понимал.
До прибытия в Саутгемптон оставалось три дня. Оттуда – поездом до Лондона, что займет не больше двух часов. Увы, время, казалось, замедлило ход и мучительно тянулось до самой последней минуты.
К семи часам вечера он уже был у дверей кабинета Наррэуэя. Он решил, что если никого не застанет, то оставит записку, хотя, если честно, он бы предпочел рассказать все прямо сейчас, чтобы потом со спокойной совестью вернуться домой и лечь спать. Да-да, выбросить все из головы и спать – долго, сколько ему захочется, в своей собственной постели, под крышей родного дома, не думая о том, что ему предстоит сказать или сделать утром.
Но Наррэуэй был у себя, поэтому никаких записок, а только личный отчет. Переступив порог кабинета, Питт закрыл за собой дверь. Наррэуэй сидел за столом, откинувшись на спинку кресла. Он встретил Питта пристальным, но слегка настороженным взглядом, явно готовый, если понадобится, занять оборону.
Питт был слишком измотан, как физически, так и душевно, чтобы тратить время на соблюдение этикета. Он сел в кресло напротив и с радостью вытянул ноги, потому что те уже просили пощады. Сам он продрог и устал. После знойной Александрии прохладный английский октябрь показался ему зимней стужей.
Наррэуэй молчал, ждал, когда Питт заговорит первым.
– Она умная, грамотная, образованная женщина, а также христианка, – произнес тот. – Но при этом она патриотка Египта, которой небезразлична судьба ее народа и возмущает несправедливость иностранного владычества.