— Домой, — твердо сказал он, почесал Брукса за ухом и вскочил на спину Херувим.
— Счастливого пути. Увидимся сегодня вечером, — я похлопала его по сапогу, и пони тронулась с места.
Когда он двинуля в обратный путь, я вытащила из рюкзака самый длинный поводок и привязала один конец к упряжи Крепышки, а другой — к маленькому корявому кусту. Кустарник был голым, но вокруг росло достаточно травы, чтобы она чувствовала себя счастливой.
Поле было почти полностью огорожено, и обычно я позволяла ей бродить, как Херувим, но после того, как она вела себя сегодня утром с малыми грифонами, я решила этого не делать. Мне не хотелось, чтобы она испугалась и сбежала.
Разобравшись с ней, я заняла место у дерева и со вздохом опустилась на холодную землю. Почва на этом поле была твердой, каменистой и глинистой, не пригодной для земледелия, но овцам она нравилась. Хотя местность была холмистой, не было такого места, которое я не могла бы увидеть, взобравшись на вершину дерева, к которому прислонилась. Я провела всю свою жизнь, исследуя бугристые валуны и искривленные деревья этого поля. Иногда мне казалось, что я живу здесь, а не в теплом доме, который покинула сегодня утром.
Брукс поднялся на холм и лег рядом со мной. Его пушистое тело приятно согревало мою левую ногу, и я положила руку ему на спину. Его уши на мгновение повернулись ко мне, но миндалевидные глаза не отрывались от своих подопечных.
Через несколько часов после того, как Майкл ушёл, странное чувство зашевелилось внутри меня. На мгновение это была острая боль, а затем смутное чувство беспокойства. Я знала, что это такое, не задумываясь об этом. Это не было обычным явлением, но мы оба иногда могли сказать, когда другой был в беде. В эти дни Майкл попадал в неприятности чаще, чем избегал их.
С моих губ сорвался вздох. Я всегда была тем, кто должен сглаживать ситуацию. Но пока я была в поле, ничего не могла с этим поделать. С легкостью, выработанной долгой практикой, я заставила себя не думать о том, что произошло.
Отец все еще был в сарае, когда я вернулась домой тем вечером, а мать была на кухне. Она солила рыбное филе — отцовский улов. Ее волосы, более темные, чем у моего брата и меня, испещренные серо-стальными прядями, неряшливо вылезали ото всюду. Они обрамляли лицо и спускались по шее.
— Где мой дорогой брат? — Лениво спросила я, когда снимала верхнюю одежду. Было трудно пропустить беспорядок на столе, когда я подошла к ней и кухонному очагу. — Разве он не должен быть здесь и помогать тебе?
Мама вытерла покрытую чешуей руку о фартук и погладила меня по щеке. Я сморщила нос, но позволила.