Даже и не знаю, чем я убедил местную охранку, но, похоже, подрывного элемента или реального шпиона во мне все-таки не видели. Да и что взять с русского, который рвется в дружественный Советский Союз воевать за товарища Сталина? Зачем тратить на него силы и время, если можно отпустить этого наивного молодого парня в СССР и заодно еще раз прогнуться перед могучим соседом в плане того, что «в едином порыве…», ну и дальше в том же духе. Таких как я, не в смысле вышедших из тайги без документов, а в смысле русских, желающих бить фашистских агрессоров вместе с советскими братьями, в Туве нашлось неожиданно много. Похоже, пропаганда, несмотря на явную дикость местности, была поставлена здесь на широкую ногу, причем, скорее всего, не без помощи советских товарищей.
В итоге мне выдали документ, в очередной раз поразивший меня своей вопиющей невнятностью и полным отсутствием средств защиты от подделки. Из этой бумаги следовало, что я – Петр Иванович Нагулин, одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения, русский. И, собственно, все. Ни гражданства, ни места жительства, ни образования, ни рода занятий, ни даже номера – ничего. В общем-то, понять местных товарищей, выдавших мне этот документ, было можно. Я утверждал, что даже точно не знаю, на чьей территории находилась заимка моего отца. Куда идти я знал лишь примерно, но шел много дней и вышел из леса в Туве. Очень хочу в Советский Союз и прошу местных товарищей мне помочь. Где мои документы? А не было их, в тайге-то, ну, или отец потерял или спрятал куда-то так, что я не нашел. В Туве меня никто оставлять не собирался, а дальнейшая судьба русского, попросившегося на войну в Советский Союз, их совершенно не интересовала. Жили как-то без него, пока из тайги не вышел – проживем как-нибудь и после, когда он отправится на родину предков добывать себе воинскую славу или, что куда вероятнее, жестяную звезду на обелиск.
* * *
Поезд шел медленно, кланяясь каждому столбу и подолгу застревая на неприметных полустанках. Влияние большой войны чувствовалось и здесь, но пока лишь по напряженным лицам местных жителей и обилию людей в форме.
Как я ни старался, но бюрократическая машина слишком медленно реагировала на внешние раздражители, даже такие сильные, как начало войны. Широко распропагандированная советскому народу непреложная истина, что «красная армия всех сильней», привела к тому, что всю серьезность положения чиновники, особенно тыловые, осознали далеко не сразу.
В общем, в эшелоне, идущем к фронту, боец Петр Нагулин в моем лице оказался лишь в конце июля. Уже отгремели пограничные сражения, в которых погибла самая подготовленная часть кадровой армии СССР, уже две недели шли тяжелые бои под Смоленском, набирали обороты сражения за Киев и Ленинград, а на юге немцы и румыны выходили на подступы к Одессе. А я медленно тащился через огромную страну в вагоне-теплушке с трехъярусными нарами, до отказа набитом такими же, как я парнями, весело и уверенно рассуждающими о том, как они будут бить фашистов – политическая пропаганда и здесь работала без сбоев. Вот только каждые несколько часов я прикрывал глаза, притворяясь спящим, и просматривал спроецированные на поверхность контактных линз снимки с орбиты. То, что я видел, мне категорически не нравилось. Мы ехали в ад. С песнями, смехом и бесшабашным задором, присущим молодости.