— Ну что, Цингарели, он же Цинга, он же Циба, Цица, Циркуль, Цицерон и кто там еще… Знаешь небось, сколько тебе светит за твое нехитрое ремесло? Или подсказать?
Молчит, еще больше съежившись. Не догадывается, что сажать его нам нет никакого резона: его место тут же займет другой. И лечить этого несчастного — дело зряшное. Ничего не получится, это уж точно. Не раз проверено. Так что сидит передо мной реальный кандидат в скорые покойники. И ничего тут не поделаешь.
— Знаешь, Цингарели, конечно, сам ты все знаешь. Статья двести двадцать восьмая, часть четвертая. До пятнадцати лет. Но я, Цингарели, могу поступить с тобой иначе. Еще страшнее, чем ты думаешь.
Пленник исподлобья бросает на меня перепуганный взгляд. Что может быть страшнее пятнадцатилетнего заключения? Неужели смертная казнь? Нет, Цинга, не она…
— Закрою тебя для начала без всякого суда и следствия на «президентские» тридцать суток. Да не в общую камеру, где тебя, может, из милости твоего бандитского начальства будут подогревать из тюремного общака. Я тебя в карцер окуну. В ШИЗО. Слыхал небось о таком? И определю на диету. Строгую. И уже через три дня ты скажешь мне все, что знаешь. Все. За одну только дозу. Которую я тебе пообещаю, но, конечно, не дам. Хочешь попробовать?
Это, конечно, не более чем легкий шантаж. И для изможденной нервной системы Цингарели он может оказаться достаточно болезненным, а стало быть, принесет желаемый результат. Продолжаю ковать железо, пока оно горячо:
— Поэтому, Цингарели, сам подумай: к чему долгие уговоры, заточения в ШИЗО и прочая тягомотина? Советую тебе рассказать все сразу. А потом, если рассказ твой мне понравится, — катись на все четыре стороны.
Я действительно отпущу его на волю, даже если он ничего не расскажет. Куда его девать? В тюрьме и на зоне он все равно будет продолжать шестерить за порцию отравы. А на воле… На воле ему места под солнцем и вовсе не осталось. С должности розничного реализатора бандиты его, наверно, выгонят как засвеченного и, возможно, ссученного — то есть начавшего стучать ментам после сегодняшнего задержания. Ну, может, оставят прислуживать где-нибудь по хозяйству — машины мыть, стирать, картошку в ресторане чистить, не знаю, что там еще. Пропащий парень. Напрочь пропащий.
— Что я должен… сказать? — язык у Цингарели еле ворочается.
— Ну вот, ты мне уже начинаешь нравиться. Давай-ка расскажи, что там вчера произошло у тебя на пятаке. Я имею в виду то, как Щавеля вальнули. Во всех подробностях. И не только то, что видел, но и все, что знаешь. Твой клиент стрелял? Ну, что молчишь? Знаешь его?