— Будем работать! — улыбнулся мне Михаил Абрамович. — И не из таких паутин выпутывались.
Впечатление на меня Михаил Абрамович произвел более чем благоприятное. Его низкий ровный голос, несомненный, едва ли не гипнотический талант убеждения, твердая уверенность в успехе, судя по всему, немалый опыт и — главное — какая-то внутренняя невозмутимость, основанная, надо полагать, на опыте и профессиональных знаниях, внушили мне неподдельный оптимизм. «И откуда только взялся мне в подмогу этот супермен? — недоумевал я. — Такой любой суд на свою сторону привлечет одним только обаянием, а уж если запустит в ход связи, дело мое просто обречено на успех».
Про убийство Настюхи я рассказал Михаилу Абрамовичу в первую очередь, ведь с него-то, собственно, и началась вся эта уголовщина. Адвокат соболезнующе качал головой, делал какие-то пометки в блокноте и обещал содействие в расследовании этого циничного убийства.
Во вторую нашу встречу Михаил Абрамович был преисполнен еще большей мажорности. Причиной этого, по его словам, оказались наведенные справки. Щавель, вызванный следствием, не имел ко мне никаких претензий и вместо конкретных показаний дал лишь невнятные: не помню, не знаю, не видел… Зато зампрокурора города, некто… — фамилия не зацепилась за извилины — ополчился на казанских не на шутку. Он, по словам адвоката, давно уже точит зуб на эту преступную группировку, одну из самых сильных и влиятельных в уголовном мире Петербурга. На недавнем брифинге в городской прокуратуре он обещал пересажать всех ее лидеров в самое ближайшее время. И вот одна из возможностей — подвернулась. По крайней мере в отношении Щавеля.
— Закроет он этого Щавеля с нашей помощью лет на десять, — мечтательно улыбаясь, предположил Михаил Абрамович. — И никакие деньги тому не помогут, никакие адвокаты…
Меня Михаил Абрамович призвал не бояться рассказывать следователю только правду — все, как было на самом деле. И о том, что стрелял в Щавеля, — тоже. Ну, стрелял, что тут поделаешь. В состоянии аффекта — есть такое понятие в юриспруденции, смягчающее вину обвиняемого. Мстил, как мог. Как сумел. В полном умопомрачении от горя. Суд во всем обстоятельно разберется — с Божьей и, разумеется, адвокатской, да еще и прокурорской, помощью, — и дадут мне года три. Может быть, даже условно. Здесь уже многое зависит от прокурора, но он как лицо заинтересованное много не запросит. Ему главное — упечь Щавеля. А по этому делу я пойду уже как потерпевший или даже свидетель обвинения…
Следователь строчил свои бесконечные бумаги, не слишком-то интересуясь подробностями убийства Настюхи, хотя каждый допрос я начинал с возвращения именно к нему. В конце концов однажды меня посадили в черную «Волгу» и вместе со следователем и еще двумя типами — не то охранниками, не то понятыми — несколько часов возили по той самой трассе, кажется Киевской, на которую в тот злополучный день бандиты свернули по дороге в Пушкин. Трассу я признал, но поворот с нее — так и не смог. Методом слепого зондирования «Волга» съезжала в грязный снег почти с каждого из этих поворотов, похожих, как близнецы, но нигде я так и не увидел лесочка, смахивающего на тот, в котором произошла трагедия. Наконец, решив, как видно, что я морочу ему голову или пытаюсь пустить следствие по ложному пути, а может — просто выгораживаю себя этими выдумками про убийство, следователь дал команду о возвращении в «Кресты».