Судья задает мне какой-то очередной вопрос из разряда вероломных, и я, поднявшись со скамьи, начинаю говорить, да только не на предложенную тему, а о том, о чем никак не начинают ни адвокат, ни прокурор.
— Подсудимый, отвечайте по существу заданного вам вопроса! — Но меня уже не унять. Из меня прет. — Подсудимый! Говорите по существу.
— А я и говорю по существу. Сейчас, Жаба, ты услышишь мою исповедь и, возможно, изменишь свое отношение ко мне, — кричу я и начинаю рассказывать про убийство Настюхи.
— Подсудимый, я делаю вам официальное замечание по нарушению порядка в зале судебных заседаний!
Не обращая внимания на предельно гневный тон, в котором произнесена эта скрытая угроза, продолжаю повествование. Меня поддерживает не только прилив сил, но и своего рода вдохновение, в которое я вкладываю месяцы терпеливого ожидания.
— Подсудимый! Я вынуждена официально сделать вам второе замечание. Отвечайте по существу задаваемых вам вопросов.
— Дайте мне рассказать самое важное, иначе вы ничего не поймете во всем…
— Подсудимый, вы лишаете суд возможности выполнять требования Уголовно-процессуального кодекса…
— Да это не я лишаю, это вы меня лишаете такой возможности. На следствии я…
— Подсудимый, я делаю вам третье официальное замечание. Я должна вас предупредить, что в случае дальнейшего неповиновения требованиям суда и Уголовно-процессуального кодекса я буду вынуждена удалить вас из зала.
— Но я прошу дать мне возможность рассказать…
— Подсудимый…
И тут я срываюсь. Неожиданно не только для всех, но даже для себя самого. Это похоже на наваждение. На помутнение рассудка. Это истерика… Провал, гибель, конец… Я ору на судью, задыхаясь от нехватки воздуха, захлебываясь, перемежая обвинения с оскорблениями, тараща глаза и строя устрашающие гримасы. Конвоиры окружают меня, оградив от зала и требуя замолчать, но мимо их голов, над их плечами я продолжаю обливать судью гневом и грязью до тех пор, пока один из конвоиров, достав из кобуры пистолет, не подносит его к моему лицу. Вид черненого металла наконец остужает мою ярость, я осекаюсь — и, мгновенно осознав всю глубину своего бессмысленного и чудовищно глупого, непростительного поведения, замолкаю.
Гляжу в зал, ища поддержки у адвоката. Михаил Абрамович собирает в портфель бумаги, не желая смотреть в мою сторону. Демонстративно.
Судья в сопровождении двух своих помощниц, не говоря ни слова и возмущенно глядя прямо перед собой, выходит из-за стола и скрывается за дверью. Туда же полминуты спустя направляются вначале прокурор, потом адвокат, а затем секретарь суда. Некоторое время над залом висит гробовая тишина, словно свидетельствующая о глубоком впечатлении, произведенном на присутствующих моей выходкой, но уже скоро начинается обмен мнениями — вначале шепотом, а потом и вполголоса. На меня никто не смотрит, словно опасаются повторения истерики. Конвоиры опять рассредоточились по краям загородки…