— У меня осталось больше суток. Могу я увидеть мисс Лору и мисс Стенли?
— Нет, — улыбнулся молодой человек и сделал ровно один шаг навстречу директору. После чего застыл.
Мужчина с пепельными глазами хотел запустить «маятник», но ему не удалось. Сомелье не смотрел ему в глаза, он смотрел на его подбородок.
— Глаза бывают опаснее, чем черный пояс по карате. Вы меня вспомнили, директор?
— Деревянные крылья и три секунды без четверти…
— Именно так.
Молодой человек сделал еще один шаг навстречу, после чего снова застыл на месте.
— Хотите, я вам расскажу, как мне удалось пробыть в воздухе больше двух секунд? Все дело в вере, директор. Только в вере! Мой отец… Вы уже с ним знакомы, директор, это же он привел вас к орхидеям! В те времена, когда он еще был моим наставником — мистером Рорком, он однажды сказал мне такую вещь: если я смогу убедить себя в том, что пробуду в воздухе хотя бы две секунды, то, прыгая в очередной раз с обрыва, я несомненно упаду вниз… но после этого падения я буду жить с мыслями, что провел в воздухе две секунды. Понимаете?
— Физика, — сказал спокойным голосом директор. — Физика сильнее веры.
— Нет ничего сильнее веры! — ответил ему Сомелье. — Я убедил себя в том, что пробыл в воздухе три секунды без четверти. Оказывается, мне не нужны были деревянные крылья, чтобы совершить невозможное. Мне нужна была всего лишь вера. Ведь всю свою жизнь, директор, я воевал не с отцом, не с материнской нелюбовью, не с предательством брата, а с самим собой. Я — тот самый враг, которого я находил в каждом человеке, встречающемся на моем пути.
— Где мисс Лора и мисс Стенли? Они живы?
— Я лишил жизни обоих за три минуты до вашего прихода, директор.
В ноздри директора ударил запах машинного масла. После этих слов все тело мужчины окутало нечеловеческим холодом.
— Был уговор… — выдавил из себя директор.
— Был уговор, но я передумал. Шутку про скорпиона слыхали? Мне показалось, что самым большим мучением для мисс Лоры было не предвкушение скорой смерти, а игра на инструменте с тремя сломанными клавишами. Удивительный человек мисс Лора, — улыбнулся Сомелье.
— Вы понимаете, Люк, что игра окончена? Что вам не выбраться живым из этого города?
— Предложите мне альтернативу?
— Моя лечебница. Я вас спрячу там, где никто не станет искать. Отделение для буйных…
— Вы хотите меня вылечить, директор? Во второй раз?
— Я хочу поговорить с вами.
— Даже после того, как я убил вашу возлюбленную?
— Мое сердце не знает любви, Люк.
— Я говорил, как и вы. Любить или нет — это не дело химии, не последствие купидоновских стрел. А наш собственный с вами выбор. Мы в силах полюбить самое уродливое существо на всей планете и не чаять в нем души, находя его некрасивость и колкость чем-то удивительным и новым для себя. Другими словами, считать обыкновенное уродство еще одной формой красоты. Но не уродством! Любить красивых просто, когда ты сам красивый. Любить уродливых легче, когда ты красивый, и невыносимо, когда ты уродлив. А когда ты уродлив сам, то любить красивых — словно милостыню на паперти просить. К тому же, когда ты еще и не веришь в Бога. Поэтому, конечно, легче сказать: «Мое сердце не знает любви, Люк!»