Калин сидел с приоткрытым ртом, широко распахнув глаза, не моргал и, кажется, даже не дышал. Борг поводил указательным пальцем перед носом паренька, щелкнул пальцами, спросил:
– Че, малой, грузанул я тебя, да? Вот же, пень старый, – ругнулся он сам на себя за излишние откровения.
Глаза Калина так и продолжали таращиться в пространство перед собой, мальчишка застыл куклой с ошарашенным выражением на лице, а рука сама потянулась к поясу и принялась там шарить в поиске, видимо, фляжки: пальцы механически сжимались и разжимались, надеясь ухватить несуществующий предмет. Борг, удивленный своей догадке, скосив глаз, наблюдал за этими движениями недолго. Быстро поднялся, принес пацану воды, сунул кружку в руку.
– Пей. Неужто спекся? – сокрушенно, скорее сам себе, сказал он, глядя на, кажется, потерявшего здравый рассудок Калина. – Вот же черт! – выругался он в сердцах и пнул ни в чем неповинную чурку, заменявшую ему табурет во дворе.
– Борг, – тихо позвал мальчик.
Старый вояка тут же кинулся к ребенку, заглянул в глаза, кошмарно боясь увидеть в них безумие.
– Борг, – мальчик уставился прямо глаза в глаза. – Ты… откуда? Из… какого мира?
Крякнув, воин уселся там же, где стоял, сунул пятерню в шевелюру, крепко ее сжав.
– Мда… – изрек теперь уже он, тоже с ошарашенным видом.
Эта ночь оказалась неимоверно короткой, незаметно пролетевшей для двух людей, которые говорили, говорили и говорили, до самого рассвета вспоминая свои прошлые жизни, другие миры, изливая друг другу душу свою…
– Не, малой, я не знаю, что такое этот твой Улей, но, если он был таким же, как и мой Остров, то мы с тобой верно оба побывали в аду, – говорил Борг Калину, попивая горячий отвар из веточек и ягод болотных растений и грея вечно ноющие колени у открытого огня. – Знаешь, я вот только сейчас понял, почему мне с тобой так легко общаться было и откуда у тебя столь богатые изначальные знания. А то все удивлялся, где это деревенский пацан таким хитростям обучиться умудрился: и тактика укрытия, и уход с огня противника, да! Точно! Вот же я, дурак старый, все позабыл. А оно свербело в подкорке, что знакомое, а что это, я все вспомнить не мог. А словечки эти твои, так и веяло от тебя моей былой, прошлой жизнью. Позабыл, ты представляешь, я почти напрочь позабыл… прошлое свое…
* * *
Всегда трудно сделать первый шаг. Трудно и боязно. Кажется, что не просто ногу передвигаешь, а наступаешь на что-то эфемерное, но в то же время чувствительное до боли, на душу свою. Но стоит сделать этот шаг в неизведанное, как с удивлением замечаешь, что не можешь остановиться, и все идешь и идешь, и все реже оглядываешься назад, пока, наконец, вовсе не забываешь то, что осталось позади. Прав был Борг: идешь и думаешь… Обо всем на свете, и в то же время ни о чем. Поразительно, что такие разные вещи, как дорога и мысли, дополняют друг друга, подпитывают. Вот она – пыльная и кривая, прямая и удобная, ложится километрами под уставшие ноги, и вместе с ней невидимой ниточкой вьется мысль… Воспоминания или мечты – не столь важно, но примечательно то, что дороги без мыслей не бывает… Дорога, по которой шел Калин, не отличалась ни красотой, ни удобством, но это нисколько не мешало ему думать.