Дети кривились, но глядя на реакцию родителей, продолжали есть, инстинктивно понимая, что если не станут, то случится что-то очень плохое. Кривились, давились, но доели все до дна.
– Спасибо, мама, – сказал Калин, первым окончив ужин.
– Спасибо, – закончил Митек.
– Спасибо, мама, – еле выдавила из себя Анята, с трудом проглотив последнюю ложку варева.
Губы деда разъехались в улыбке, Юр облегченно выдохнул, блеснув слезой. Лют, наконец, отпустил Саву.
– Сынок! Сыночек! – заголосила Инала. – Родненький! – бросилась она к детям. – Анята, милая моя, кровиночка, – причитала женщина, ощупывая, приглаживая, обцеловывая обоих своих детей и даже Митька за компанию.
Доня смеялась, умываясь слезами, и только Сава как-то странно посмотрел на своего сына и поднялся с лавки.
– Сиди пока, – остановил его Лют, – мы говорить еще будем. Ну, все, хорош, хорош тут сырость разводить, Инала. Давай-ка, доча, накрывай на стол нормально, по-человечески, да выпить нам чего поставь, сегодня можно.
– Угу, – кивнул счастливый Юр, трепля сына по макушке, – даже нужно дюже…
* * *
Берегиня Лудунь лунная. Если ты не человек, а дух дурной, призрак или какая другая нечисть в человеческом обличье, то варево из этой травы есть ни за что не станешь, потому как по поверью – это верный яд для любой нечисти, похлеще святой воды будет. Пучки этой травы клали под каждым порогом, но особо сильную нежить это могло и не остановить, а вот похлебка… Вот все и ждали – съедят дети это варево или нет. Ждали не просто так, а готовые к отражению атаки со стороны демонов, до смерти их или своей.
Так объяснил Лют детям, когда Калин спросил, чем это таким веселеньким их накормили, и не грозит ли это бессонной ночью в нужнике. Правда насчет нужника дед ответил вскользь, двояко отшутившись.
– Отец, я оставил на столе записку о том, куда и почему мы ушли. Я ждал, что ты отправишься вслед. Почему не пришел?
Юр покосился на Аняту.
– А молоко кто оставил на столе?
– Ой, – взвилась девчонка, – я, видать, позабыла убрать второпях. Что, скисло?
– Нет, доча, не скисло. Не успело. Мрякулу спасибо скажи и за молоко, и за записку вашу. Перевернул он кувшин да лапами своими истоптал все. Как ты, сынок, говоришь – «и все, пишите письма мелким почерком?». Вот только «… ушли в» и осталось. Мы с дедом и Савой три дня по лесам шастали, да соседи помогали – кликали, искали вас, а на четвертый, на рассвете, пришла Взора да сказала, что видение ей было ночью, как погибли вы.
Рассказывала она про людей черных со змеями в руках да на чудищах страшных верхом, что детей они наших покрали и в рабство вечное увезли. Видела она скорбь и слезы, и реки крови. Картины эти ей сумбурно мерещились, а вас четко видала, а главное – Калина. Говорит, что вышел Бог Мести из крови пролитой и слез скорбных и вселился в тело твое. Загорелись глаза алым, и письмена древние на коже стали проступать, кровоточить, словно резал их кто невидимый, и каждый шаг оставлял след кровавый в траве. Ушел ты сам за черными людьми, но сказал, что обязательно вернешься и не один. Лют ей на то ответил, что грибов ести меньше надо да дурман-травой хату не окуривать. Мы собрались вновь на поиски идти, да такая непогода страшная разразилась, что остались в хате пережидать, а Взора все твердила, что это Боги на деда твоего прогневались за оскорбление их оракула и за недоверие к словам пророчицы. На силу выпроводили ее восвояси. Гроза ушла, и мы вновь собрались на поиски, да тут Лют присел на лавку и сказал, что нам идти уже никуда не надо. Лицом он сделался каменный и приказал лудунь варить да в подпол напихать изрядно. Вот и подумали мы, что это не вы вернулись, а нежить в вашем обличье. Потому проверку и учинили.