В дверь стучат.
– Старт с мыса Канаверал через час! – кричит кто-то, и вчерашнее бьет в грудь с новой силой. Я сажусь, взявшись за голову, Наоми просыпается.
– Пора, – говорю я голосом, непохожим на свой.
– Нет. Я не могу, – в панике шепчет она.
Я должен быть сильным ради нее. Впереди у меня бездна времени для эмоций, но сейчас я не позволю им выплеснуться.
– Мы ведь не прощаемся. – Я глажу пальцем ее нежную шею. – Буду каждый день слать тебе письма и видео, а когда Европа будет готова к заселению, первым запишусь в колонисты. Ждать придется долго, но я дождусь.
Наоми молчит. Я знаю, о чем она думает: что, если они даже не долетят до Европы? Если инопланетяне перебьют их сразу после посадки? Если на Земле случится еще один катаклизм и на этот раз я не выживу?
Я знаю, о чем она думает, потому что те же вопросы крутятся и у меня в голове.
Мы, шестеро отверженных, едем на вагонетке следом за финальной шестеркой. Как только они стартуют, нас отправят домой с базы Эллингтон. Мои надежды остаться в Америке увяли в зародыше: доктор Такуми еще вчера сказал, что мое время в США истекло. Одно горе за другим.
Стоящие вдоль дороги толпы размахивают флагами и плакатами с именами шестерых избранных. Больно вспоминать, что и меня так совсем недавно приветствовали.
Останавливаемся у президентского самолета, который доставит финальную шестерку на мыс Канаверал. Меня пронизывает ярость при мысли о Беккете – ухмыляется, небось, рядом с дядюшкой. Это я должен был там сидеть, я должен был стартовать вместе с Наоми. Как мог доктор Такуми совершить такую ошибку?
Охрана сопровождает нас на огороженную часть полосы – подальше от зрителей, но недостаточно близко к астронавтам. К Наоми. Они выстраиваются в ряд вместе с Кибом, новым запасным роботом, доктором, генералом и президентом Вулфом. Гордо улыбаясь, они позируют для самого легендарного снимка в истории человечества – все, кроме Наоми, которая в панике водит глазами по сторонам. Поднимаю руку, давая понять, что я здесь, и она вдруг мчится ко мне! Мы обнимаемся под изумленный ропот толпы, наши губы сливаются, ее слезы увлажняют мне щеку.
– Люблю тебя. Люблю, – шепчу я. Нас растаскивают, но она успевает сказать надломленным голосом:
– И я тоже! И я!
Я вынужден смотреть, как она поднимается в самолет, оставляя меня навсегда. Ее лицо прижато к иллюминатору, я шлю ей прощальный поцелуй и сгибаюсь пополам, когда самолет взлетает. Ана Мартинес неловко треплет меня по плечу.
– Паршиво это, знаю, но дома тебе станет лучше. Сейчас нас отправят.
Не станет мне лучше, Ана. Дома меня ждут одни только призраки.