Свет от лампы падал прямо на лицо Гертруды, и доктор Джереми заметил, как оно вспыхнуло, когда она читала письмо мистера Грэма. Он понял, что ее самолюбие задето, и, как только пастор с дочерью ушли, спросил, что же пишет ей Грэм.
— Он приглашает меня ехать с ними в Европу, — ответила Гертруда.
— В самом деле? — насмешливо переспросил доктор. — И он воображает, что вы тут же все бросите, соберетесь и поедете?
— А как ты думаешь, Герти? Поехать? — поинтересовалась миссис Джереми.
— Было бы просто безумием ехать со старым самодуром, да еще в обществе высокомерной барыни и двух ее модниц-племянниц. Воображаю, каково было бы Гертруде!
— Но, доктор, ты забываешь об Эмилии!
— Ну, а что Эмилия? Эмилия, бесспорно, ангел, она никого не обидит; но что это теперь значит? Я думаю, ей и самой-то несладко придется от новой родни!
— Значит, тем более мое место при ней, чтобы постоять за нее в случае необходимости, — сказала Гертруда.
— Так что, ты решаешь ехать? — еще раз спросила миссис Джереми.
— Да, только мои обязанности в отношении миссис Салливан и ее отца могли заставить меня покинуть Эмилию. Но они закончились, и теперь, когда я снова могу быть ей полезной и если она хочет, чтобы я вернулась, я не должна колебаться ни минуты. Я отчетливо вижу из письма миссис Эллис, что Эмилия несчастна, и постараюсь сделать для нее все, что смогу.
— Должна сказать, что с твоей стороны это жертва…
— Еще бы не жертва! — перебил жену доктор. — Отказаться от любимого занятия, от добрых знакомых, а главное — от того, к чему она так горячо стремилась, — от самостоятельной жизни!..
— Нет, доктор, — с живостью ответила Гертруда, — никогда то, что я делаю для Эмилии, не следует считать жертвой: для меня это величайшее наслаждение!
— Для Гертруды всегда радость делать добро, — заметила миссис Джереми.
— О, нет! — возразила Гертруда. — Мои желания не всегда совпадали с необходимостью, но в данном случае — другое дело. Меня приводит в ужас мысль, что за всеми одолжениями, которые принимают только от близких, любимых людей, Эмилии придется обращаться к посторонним. Долгие годы мы жили одной жизнью, и когда страдала одна из нас, страдала и другая. Я должна ехать к ней, иначе и быть не может!
— Мне хотелось бы, — пробормотал доктор, — чтобы вашу жертву хоть немного оценили. Но этот Грэм будет думать, что оказывает вам величайшую милость тем, что опять берет к себе. Он пишет вам как какой-нибудь нищей. Кстати, он ведь не в первый раз делает такие вещи. Вы еще далеко не все знаете о нем… — Затем он добавил несколько громче: