– Дружка у нас убило… – Он никак не мог свернуть цигарку – руки тряслись. Отец машинально забрал у него бумажку, свернул, подал. Сержант вставил цигарку в рот, оглянулся боязливо и шепнул: – Мы тут, батя, под свой обстрел «катюш» попали.
– Как так? – растерялся отец.
Сержант пожал плечами:
– Выскочили из леса, с ходу траншеи эти взяли, на «ура». Фрицы в деревню удрапали – деревня вон, на бугре, – а нас через минуту накрыло.
– Дак как же они так – по своим? – не понимал отец.
– Не знаю, батя, не знаю, – сержант жадно затянулся. – То ли мы поторопились, то ли они опоздали… А потом еще немцы добавили – обрадовались, гады…
– Посторонись! Посторонись! – раздались голоса. Санитары тащили на носилках раненого.
– Стой! – неожиданно звонко сказал раненый, когда носилки поравнялись. – Дайте слово сказать.
Он приподнялся на локтях – и отец узнал его: это был замполит первого батальона, худой старик с буденновскими усами, только седыми и жидкими.
– Сынки! Родные! – закричал замполит, напрягая жилистую шею. – Довоевывайте тут, сынки! Бейте их! – Глаза его искали чей-нибудь встречный взгляд, молили о прощении. – А я уж, видать, отвоевался!.. Отвоевался я!..
Санитары двинулись дальше, – да они и не останавливались совсем, только шаг замедлили, – а замполит, силясь привстать (у него, видать, были перебиты ноги), все выкрикивал высоким молодым голосом:
– Я отвоевался!.. Отвоевался!.. Счастливо вам!.. Сынки!..
Он бежал в атаку. Четвертый раз за четвертый день его войны.
Вот ведь, когда вчера их остановил пулемет, они сразу залегли, и никому в голову не пришло переть на него дуром. Потому, наверное, что война все еще была не настоящей и сам положивший их пулемет возник вроде кочки на голом месте, вроде случайного рва поперек дороги, в которой не укладывать же половину людей, чтобы оставшаяся половина прошла по ровному.
А тут они бежали на десятки пулеметов, на танки, зарытые в землю по краю деревни, бежали среди разрывов мин, падали, скатывались на дно воронок, вскакивали и снова бежали, а потом, окончательно прижатые огнем, кто ползком, кто броском, возвращались назад. И сколько уже не вернулось, сколько осталось лежать там, на полоске изжаленной земли.
Сильно укреплена была деревня. Хорошо еще, что вчера выбили наши немцев из передней линии обороны, и вся она, устроенная аккуратно и грамотно – с окопами, ходами сообщения, блиндажами, – досталась батальону как подарок: есть где пересидеть, не надо грызть мерзлую землю, спешно окапываться. Даже удивительно, что немцы так легко ее оставили. Получилось, будто рыли и строили они все это специально для противника. И местность была как на заказ. Сама деревня на невысоком бугре, по которому сбегают вниз огороды, потом равнинка идет, словно дно у тарелки, а дальше опять чуть обозначенный короткий подъемник, на самом гребне которого, на переломе, и вырыты траншеи. Сиди, в общем, и поглядывай друг на дружку. Тем более что видать вполне хорошо: между деревней и траншеями – от силы метров восемьсот. А до огородов, до крайних плетней, и того меньше – на один хороший бросок.