Они бежали…
Твою душеньку!.. Разок бы так в мирной жизни кувыркнуться – и хана, прощай руки-ноги. А тут!.. Рывками. Из стороны в сторону. Скатываясь в воронки – боком через голову. Расшибая в кровь морды…
Достигли своих.
И – вот она, пуля-дура! Будто в насмешку ударила веселого человека Валерия, пробила узкую грудь с левой стороны. Летела дуриком, а угодила точно…
Немцы зажгли стожок сена, тот самый. Кидали ракеты. Били длинными трассирующими очередями, прижимали оставшихся на ничейной полосе ребят к земле, не давали им отлепить головы. Всех, что ли, собрались повыколотить, собаки.
И наши стреляли – без команды, кто из чего: хоть маленько дать мужикам вздохнуть, подсобить им, прикрыть отсечным огнем.
Отец спрыгнул в окоп к пэтээрщику, молодому пареньку.
– Гляди, сынок! – крикнул. – Танк! Стреляй в него!
Немецкий танк, «тигр», выполз на край деревни, медленно разворачивая башню, вынюхивая чего-то хоботом.
– Я не вижу! – сказал паренек, поворачивая к отцу бледное, испуганное лицо. – Не вижу!
«Э, милый, да ты уж готов», – смекнул отец и сам ухватился за ружье. Он прицелился танку в бок, выстрелил, увидел, как брызнули искры – и все. «Не берет, – понял отец. – Так, щекотка одна». Заложил новый патрон, стал целить под низ башни: «Должна же быть какая-нибудь щелка… должна же». Выстрелил второй раз, попал опять и снова без толку.
Танк продолжал ворочать стволом.
«Щас лупанет!» – втянул голову отец.
Но «тигр» выцеливал не их жалкий, безвредный для него окоп. Слева, посередке примерно между нашими траншеями и деревней, стоял отдельный сарай. Танк плюнул в него огнем – черно-красный взрыв потряс сарай, он осел и загорелся.
Отец выбрался из окопа пэтээрщика. Бесполезное это было дело – стрелять по слоновой броне.
У немцев, с краю деревни, тоже что-то горело: дом какой-то или амбар. Там, видно было, перебегали, суетились черные фигурки. Из автомата их было не достать. Отец разыскал на дне траншеи, выковырнул из грязи брошенную винтовку. Насбирал здесь же рассыпанных патронов. Затвор у винтовки то ли заржавел, то ли шибко был забит грязью, отец отколачивал его саперной лопаткой, вставлял по одному патроны и, старательно целясь, стрелял.
Им овладела спокойная, холодная злость. Он стрелял, отбивал лопаткой затвор, вынимал из кармана ватника следующий патрон… И как во время какой-нибудь сосредоточенной, долгой работы, через голову его текли мысли – не в виде слов текли, а в виде разных смутных соображений, догадок и картин.
…Да где же эти чертовы «катюши», которые по своим вчера резанули? Где они, у пса под хвостом?.. Сидят, поди, тоже по брюхо в грязи, кукуют. Эхма!..