Из нашего товарищества выбито первое звено. Это звено – я. Полчаса назад меня забраковали на медицинской комиссии. Вот уж чего не ожидал.
– Раздевайтесь, – сказала врач. – До пояса.
Я разделся. Прослушивала и выстукивала она меня с пятого на десятое. Я, конечно, не такой гигант, как Алексеич, но ведь сразу же видно закалочку.
– На юге загорали? – спросила врач.
– А что такое юг? – небрежно шевельнул плечом я.
Она рассмеялась.
Потом отошла в угол и стала шепотом произносить разные слова. По-моему, даже слишком громко. Проверила зрение.
– Не надо, не надо! – сказала, когда я начал читать самый нижний ряд букв.
А под конец раскрыла учебник физики на последней страничке – там, где вытянут полосочками солнечный спектр.
– Какой цвет?
Я назвал.
– А это?
Я опять назвал.
– Ну, а это?
И ткнула пальцем в какое-то хилое пятнышко. Я протер глаза. Черт его знает: не то зеленоватый, не то светло-коричневый.
– Ну, ну, – сказала она. – Это какой?
И снова палец ее замер на квадратике между двумя основными цветами.
Я молчал.
– Да-а, – протянула врач. – Как ни жаль, а документы придется вернуть. Нельзя вам учиться в нашем институте.
– Из-за таких пустяков? – спросил я как можно спокойнее.
– Хороши пустяки! На реке, товарищ, обстановка. Белые бакены. Красные бакены.
– Но ведь я же на гидрофак поступаю, – попытался я схватиться за последнюю ниточку.
– Неважно, – строго сказала она. – А если случится война? И вам поручат вести земснаряд? Что?
– Ничего. – Я еще заставил себя усмехнуться. – Война все спишет. Куда за документами?..
– А я, братцы, билеты в цирк купил, – сказал Алексеич. – На четверых…
– А он взял и умер, – сказал Женька. – Что ты его хоронишь?
– Я не хороню. Обидно просто. Там один при мне через двое очков смотрел – и ничего, пропустили.
– Конкурс, – сказал Женька. – У него дальтонизм. У тебя могли заворот кишок обнаружить. И привет.
Алексеич пропустил «заворот» мимо ушей. Он соображал вслух:
– Надо ему к декану пойти. Рассказать все: так, мол, и так. Говорят, декан у гидротехников справедливый. Я его видел. Лысый такой, здоровенный. На Стеньку Разина похож…
Странное у меня состояние. Вот сидят ребята, разговаривают обо мне в третьем лице. Еще не чужими, но уже далекими-далекими кажутся. Даже расположились на скамейке отдельно. А я – ломоть отрезанный. Торчу в стороне на заборчике. И так мне тоскливо. Оттого, что остался вдруг один. Оттого, что Полинка сидит не рядом, а напротив, между парнями, и смотрит на меня как на приговоренного. А больше всего оттого, что снова надо мне что-то решать. И еще, как назло, гидротехнический факультет кажется теперь самым лучшим на свете.